Падение царского режима. Том 3

Белецкий.

— Я прошу этого не записывать. Я говорю в том смысле, что с именем государя, со времени его женитьбы, не связывается ни одной, не только связи, но ничего, что могло бы говорить о нарушении им супружеского долга. Этим и объясняется его сильная привязанность к жене. Это его характер, это его склад. (Читает.) «Когда же я сказал Андроникову, что Распутин, который был в это время на родине у себя, может потом пойти против меня, под влиянием недоверия ко мне за прошлое, и так как, при оставлении должности моей, когда он мне передавал о его желании со мною познакомиться, и я, по просьбе жены, отклонил, он меня успокоил тем, что все уже предусмотрено, и я охотно согласился. Здесь же я познакомился с тобольским епископом Варнавой, который был у князя, во время своей борьбы с Самариным, по поводу канонизации мощей св. Иоанна тобольского и, сойдясь с ним близко, помог ему, пользуясь своим знакомством с сотрудниками газет. Узнав затем ближе владыку и поняв многие стороны его души и характера, я искренно относился к нему и все время поддерживал с ним сердечные связи. Мне впоследствии приходилось видеть лиц, предубежденных против него за его связь с Распутиным, которые, познакомившись ближе с ним, резко переменили свое к нему отношение». Я этого не выписывал. Может быть, вы мне скажете, интересны ли вам эти сведения, так как обер-прокурор святейшего синода, который потом был назначен по рекомендации А. Н. Хвостова, Волжин, меня просил, умолял (мы были с ним в хороших отношениях), так как он знал, что на меня возложено было много по сношению с Распутиным, он умолял всячески устранить, потому что Распутин хотел познакомиться с каждым из министров и желал потом с семьей познакомиться и подчеркнуть свое знакомство. Так он просил во что бы то ни стало его устранить. Когда он впервые начал знакомиться с делом относительно канонизации мощей… Если угодно, я могу вам рассказать, это относится к эпохе Самарина, что и послужило поводом, что он оставил эту должность. Когда Волжин познакомился с Варнавой, у него было впечатление совершенно другое. Варнава представлял из себя такой тип; у него было, как и у многих из духовенства нашего времени, много честолюбия, много карьерных инстинктов, ради которых он шел на сношение и связь с Распутиным, но не было такого мужества, как, например, у епископа Феофана или у князя Ухтомского, чтобы порвать и выступить против него. Но вместе с тем, в отдельных своих чертах, это была действительно интересная, с бытовой точки зрения, личность. Я этого не писал. Но вы скажите, в этом ли духе вас интересует, или в другом? (Читает.) «Я не хочу этим сказать, что он не имел своих недостатков, но они поглощались очень многими хорошими его качествами. Выйдя из простой среды, не получив даже и среднего образования, он обладал от природы пытливым умом, наблюдательностью, подобно старообрядческому начетнику, хорошо ознакомившись со священным писанием и догмою и не потеряв связи с народом, знал, что нужно его пастве и его жизни; образные собеседования с народом влекли к нему их сердца». Например, наблюдение, которое было по департаменту полиции, в Тобольской губернии, — когда он служил, церковь была переполнена. Он служил, как служат старообрядческие священники, в нос, у него много было старообрядческого. Когда он шел, народ сопровождал его. Идет, например, крестьянка, это эпизод…

Председатель.

— Простите, мы все-таки слишком отвлекаемся в сторону. Нам все же нужно держаться точки зрения государственной.