Палач

Габриэл Крониадис не знает, что существует Наташка. Хотя она, если бы захотела, могла бы легко выяснить, что у нее есть непобедимая соперница. Габриэл могла бы нанять детектива, и, последив за Оскаром, он выяснил бы, куда отправляется Оскар чаще всего. Иногда Оскару кажется, что за ним кто-то следит. Если бы Габриэл захотела, она могла бы нанять и десяток детективов, денег у нее достаточно на армию… Не дай бог, думает Оскар, лучше не вызывать в Габриэл подозрений, Оскар слишком зависим от Габриэл.

Когда именно произошло его подчинение Габриэл, Оскар не может вспомнить. Вначале Габриэл была для него еще одной клиенткой, новой жертвой. Он с самого начала, безусловно, отдавал себе отчет, как баснословно она богата. Капитал, оставленный ей Панайотисом, оценивался головокружительными десятизначными цифрами, и, конечно, соревнования с ее капиталом не могли выдержать ни Женевьев, ни писательница Сюзен, зарабатывающие себе на жизнь собственным трудом, хотя и они были далеко не бедными женщинами. «Когда же это случилось? — задумался Оскар. — Когда я потерял свободу?»

3

Первое появление Габриэл Крониадис на Мортон-стрит растревожило всю улицу. Медленно и мощно вкатился в Мортон-стрит со стороны Седьмой авеню мрачный черный лимузин, раздавливая мартовские холодные лужи, встал крепко у дома Оскара. Некоторое время так он и стоял несгораемым сейфом у тротуара, и никто не вышел из лимузина, никто не пошевелился за темными стеклами. Оскар, осторожно выглядывая из-за шторы, ждал, что будет дальше.

Через пару минут лимузин вдруг загудел басом и гудел приблизительно минуту. Потом из лимузина вышел, крепко и ловко соскочив на камень, некто с физиономией бульдога, шестифутовое двухсотпаундовое сплетение мышц, костей и жил, втиснутое в синий блейзер и серые брюки. Существо оглянулось по сторонам, посмотрело вверх по Мортон-стрит, вниз по Мортон-стрит, затем направилось к оскаровскому подъезду и вошло в подъезд. Оскар ожидал услышать звонок в дверь, но существо опять появилось в поле зрения Оскара, вернулось к машине и кивнуло шоферу.

Вышел смазливый шофер в элегантных кино-бриджах и фуражке, все в цвет лимузина, захлопнул свою дверцу машины и только после этого открыл дверцу пассажирского отделения, и оттуда появились вначале ножки в легких туфельках, потом масса голубого собольего меха и, наконец, руки и лицо Габриэл Крониадис. Жилистое существо и шофер вынули мадам из машины, и шофер повел ее к подъезду, в то время как неандерталец в блейзере подозрительно осматривал опять Мортон-стрит. Под блейзером на заднице его, с правой стороны, явно и бесцеремонно топорщился револьвер.

И только тогда уже раздался космический ультра-гудок интеркома, и невозмутимо, словно бы он не наблюдал грубо-торжественного прибытия Габриэл Крониадис и ее людей, Оскар спросил: «Кто это?» И услышал в ответ: «Это я, Габриэл Крониадис».

В тот момент Оскар, безусловно, был еще свободным палачом, хотя демонстрация могущества миссис Крониадис его впечатлила. У Оскара никогда не было могущества, и ему хотелось быть именно Могущественным Оскаром, именно этого он и добивался, для этого стал кожанодоспешным палачом… Впереди, за расплывшимися телами женщин, далеким огнем сияло ослепительное могущество. Власть.

И все же, после нескольких растерянно-приветственных слов Габриэл («Боже, Оскар, какой у тебя прелестный и поэтичный уголок!»), Оскар не постеснялся, не вынимая миссис Крониадис из ее стотысячной шубы, подчеркнуто неуважительно свалить мадам на пол, почти сбив ее с ног. Оскар упал на пол вместе с нею, и через несколько секунд наглые руки его были на тех местах миссис Крониадис, касание которых никак не вяжется с уважением.

Почему Оскар выбрал такой способ начать первое свидание? Очевидно, ему хотелось максимально сократить время между ощущением могущества, которое, вне сомнения, всегда испытывает миссис Крониадис, выходя из несгораемого сейфа и путешествуя в нем в обществе шофера и телохранителя, и тем несказанным унижением, которое она должна была испытать. Может быть, только минуту спустя Оскар вдавливал член в попку вдовы, не обращая ни малейшего внимания на протестующие шумы, которые она издавала. Ошеломить, унизить и тем самым покорить. Удивить тоже.

«Ты был как вихрь, ты схватил меня и унес! Моя звезда, мой герой!» — говорила ему потом не раз Габриэл, и лицо ее при воспоминании об этой их первой любовной сцене делалось нежным. К сладковатому, чрезмерно романтическому жаргончику Габриэл он, впрочем, скоро привык, первое время жаргончик очень раздражал Оскара.