Палач. Да прольется кровь

– Ну… по-моему, столько несчастных случаев – это уже подозрительно. Хотя, возможно, все это не более чем женская нервность. Не будете ли вы настолько благородны, приняв мадам Маот соответственно ее титулу и устроив ее в удобном помещении? Видите ли, в некоторых семьях легко заболевают лихорадкой или чем-то в том же духе, но с таким же роковым исходом…

– Вы думаете, что кто-то собирается посягнуть на ее жизнь? – забеспокоился бальи.

– А в результате маленький Гийом станет таким уязвимым, – поддержала его Энора.

– Черт подери, как все запутано! Милая моя, что вы мне посоветуете?

– Предельную осторожность. Ни в коем случае не доверяйте семье Вигонренов-Маленье. Даже если предположить, что, обвиняя мадам Маот, они совершенно честны и искренни, в чем я сомневаюсь, члена семьи Ле де Жеранвиль если и отправляют на эшафот, то с крайней осмотрительностью. Короче говоря, лучше всего будет подождать с судебной процедурой, пока мы не поймем, какие опасности и какие выгоды могут последовать для нас из этой ситуации. В конце концов, что такое год или два взаперти, тем более если вы проследите, что заключение достойно высокородной дамы? Что же касается тех, кто бьет копытами от нетерпения, желая увидеть, как ей отрубят голову на площади, – пусть они примут холодную ванну, чтобы успокоиться. Суверены должны умиротворять страсти, умерять гнев и укреплять плоть. В последнем Эсташ Толстое Брюхо нуждается больше всего! Господи боже, как мне жаль Агнес! – сердито закончила она свою речь.

Ги де Тре расхохотался, хлопнув себя по бедру, и воскликнул:

– Ах, моя восхитительная женушка! Это настоящее благословение Господне, что я полюбил вас, едва увидев. Я не буду вступать в беседу с арестованной дамой, со всей возможной деликатностью ознакомлюсь с обвинениями, которые выдвинуты против нее, и составлю свое собственное представление об этом деле.

– Прошу вас, мой дорогой супруг, скажите мне хоть одно словечко, чтобы немного утешить меня, – жеманно произнесла Энора.

На самом деле она хотела удостовериться, что Ги не узнал чего-то такого, что может им повредить.

11

Ножан-ле-Ротру, ноябрь 1305 года

Молодая баронесса Маот де Вигонрен, урожденная Ле де Жеранвиль, около двадцати трех лет от роду, пыталась разглядеть площадь замка Сен-Жан в крохотное окошко квадратной башни, где ее содержали в ожидании процесса. На этой площади воздвигали эшафот перед днями казней, особо привлекающих публику, – когда казнили знаменитого разбойника или высокородную особу. Сеньор бальи Ги де Тре заверил ее, что с нею будут обращаться соответственно ее происхождению. Ей выделили довольно просторную комнату, которая отапливалась двумя каминами и где стены были завешаны гобеленами. Там была довольно удобная кровать, несколько предметов мебели и мягкие коврики. Маот особенно оценила любезность де Тре, обнаружив небольшую коллекцию дамских книг – куртуазных романов и поэтических сборников, без сомнения принадлежащих самому бальи и его супруге. Судя по всему, книги читали довольно часто и с большим увлечением.

После сменяющих друг друга смятения, ужаса, слез ее охватило нечто вроде абсолютного безразличия, нарушаемого только приступами паники, во время которых она задыхалась, лишь подумав о том, какая судьба ждет Гийома, ее пятилетнего сына, если она будет признана виновной и лишена дворянства. Молитва была единственным, что немного успокаивало ее. Она молила добрую Святую Деву позаботиться о ее ребенке, если Господь призовет ее к себе.

Какая же у нее была странная и короткая жизнь… Какая череда заблуждений, досадных тягостных совпадений… По сути дела, разве она не была виновна в том, что доверила свою судьбу другим, даже не попытавшись поступить по-своему? Мысли ее все время возвращались к воспоминаниям о Мари, любимой сестре. Мари – сама доброта, мягкость и любезность, прекрасная, как небесная звездочка. И та же Мари – боевая, решительная, такая сдержанная – никогда не позволяла, чтобы ее жизнь шла по воле других. Бедная, милая и восхитительная Мари, ее сожгли заживо за то, что дала отпор гнусному насильнику, потребовав, чтобы тот поплатился за нанесенное ей оскорбление. И она была в своем праве. Несмотря на то что их долгое время все считали двойняшками, они так отличались друг от друга. Уверенная в том, что высокое происхождение и красота обеспечат все самое лучшее в жизни, Маот вручила свою жизнь тем, кто, с ее точки зрения, больше в этом понимал. Какое мучительное разочарование, какая жестокая обида! Хуже того, она могла винить в этом лишь себя: свою лень, свою слабость, такую уместную для дамы, но в то же время такую предательскую…