Палач. Да прольется кровь

– Раньше надо было думать, сударь! И что побудило вас на такое, позвольте спросить? Вы взяли в жены восхитительную женщину, которая никогда вас не обманывала, которая подарила вам сына и может дать вам и других детей. А вместо благодарности вы валяетесь в постели какой-то шлюхи, которую вы к тому же еще и поселили у всех на виду. И ради нее вы отвергаете святые супружеские узы?! Хороши же вы, нечего сказать! Но оставим это вместе с бесконечным потоком упреков, которые я могла бы обрушить на вашу голову. Перейдем к… главному.

– Деньги! – прошептал Эсташ.

– А что другое? – переспросила баронесса недобрым и шутливым тоном. – Вы же не льстите себя надеждой, будто за вас вышли из-за вашей прекрасной внешности или мужских доблестей и блестящего ума? Или, может быть, из-за вашей благородной крови?

– Черт побери, мадам, я и не знал, что вы можете быть настолько злой! Властной, без сомнения, но не настолько коварной, – заметил Эсташ, снова успокоившийся после этого залпа ненависти. – Я не собираюсь оправдываться, так что оставьте свои упреки при себе. Перейдем сразу к тому, что я, по вашему мнению, лучше всего знаю: к торговле. Поговорим как два почтенных негоцианта, у которых мало времени. Во сколько вы оцениваете свою дочь?

Беатрис оскорбленно сжала губы:

– Ежегодная рента, на которую я рассчитываю получить ваше… великодушное предложение, будет достойной компенсацией за то, что моя дочь больше не сможет выйти замуж. Неизменная сумма, составляющая наследство Этьена. Все это оформляется у нотариуса.

В первый раз за все время на губах Эсташа появилась тонкая улыбка. Беатрис сочла, что теперь он выглядит не таким простаком.

– Снова выйти замуж? Агнес? С чего бы, черт побери? Она и одна прекрасно себя чувствует, особенно с хорошей рентой… Впрочем, не важно. Теперь моя очередь ставить условия перед тем, как принять ваши. Я требую возможности часто видеть своего сына. Всякая попытка отдалить его от меня тут же лишает силы наше соглашение. Также настоятельно советую вам держаться подальше от Адель, нашего сына и других детей, которые появятся на свет. Вот цена вашего благополучия, и не сомневаюсь, мадам, что мы с вами договоримся, как два мошенника на ярмарке. Что же до всего остального – например, будущего мадам Маот, – то меня все это очень мало волнует. К тому же она не питала ко мне дружбы.

– Да что ей тут делать?

– Говорю вам: меня это все совершенно не волнует, за исключением того, что именно Агнес скорее всего готова отправить ее на эшафот. Может быть, причина в женской ревности? Маот прекрасна и ужасно соблазнительна.

Беатрис, у которой не было ни малейшего желания распространяться о своей арестованной невестке, протянула ему руку, заявив:

– Ударим по рукам и скрепим наше соглашение. Я предупрежу нашего нотариуса. Что же касается ваших бумаг, которые находятся здесь…

– Я в самое ближайшее время пришлю за ними двух работников. Счастливо оставаться, мадам.

Он обвел взглядом просторную комнату, в которой никто не жил со дня смерти Франсуа-отца, и произнес с мягким удивлением в голосе:

– Странно… У меня такое впечатление, будто я вошел в этот дом и вышел из него, ничего здесь не оставив, за исключением сына. Черт возьми, сколько же времени я потерял!.. Счастливо оставаться, мадам. Желаю здравствовать.

24

Окрестности Сен-Жан-Пьер-Фикст[176], декабрь 1305 года, в то же самое время

Въехав на площадь, где находилась церковь Сен-Жан, они замедлили шаг. Девчушка шести-семи лет, тащившая за собой отчаянно орущего братика и во все глаза уставившаяся на невиданное для себя зрелище, которое представляли собой два хорошо одетых господина со шпагами, ответила:

– Сеньор Луи живет в своей усадьбе в Плесси, мессиры. Это с другой стороны от деревни, близко, можно камень докинуть. Он не слишком любезный, но душа у него хорошая, так все говорят. Он все время сидит носом в стакане, но человек он вовсе не злой.

Поблагодарив девочку, они направились туда, куда та указала. Ардуин издал придушенный смешок и тут же объяснил:

– Согласно сведениям, которые сообщила нам Бландин Крезо, наш добрый Луи, будучи мертвецки пьяным, сделал лужу прямо в центре нефа Сен-Жан. Он был даже не в состоянии вспомнить, что находится в святом месте. Когда же священник бросился на него, чтобы вытолкать вон, он, пошатываясь, зарычал на него: «Ты, подлый мошенник, не трогай мои шнурки[177], не то пожалеешь!»

– Почему у меня создается такое впечатление, будто все эти богохульства вас забавляют? – немного натянуто поинтересовался де Тизан.

– Только самые незначительные. По моему мнению, богохульство является таковым лишь тогда, когда направлено против Бога, но не против его представителей на земле[178]. Согласен, скверное у меня воображение. Я так и представляю себе раскисшего пьяного дворянчика, который в переполненной церкви опорожняет мочевой пузырь прямо в штаны и отбивается от бедного разъяренного священника, которого принял за бродягу.