Палачи и придурки

И когда подползли стрелки часов к семнадцати ноль-ноль и послышались в коридоре осторожные шаги, Виталий Алексеевич уже знал точно: вот он, Феликс Яковлевич Луппов. Вот он мается за дверью, изучает табличку с фамилией, изучает и саму дверь, обитую простеньким дерматином, собирается с мыслями, прочищает горло. Ну-ну, входи, дорогой, входи! И в ту же минуту раздался деликатный стук в дверь.

— Да! — громко сказал Виталий Алексеевич и лучезарно улыбнулся навстречу вошедшему Феликсу Яковлевичу.

«Я так и знал! — обреченно, с некоторой долей даже какого-то тоскливого удовлетворения подумал доцент. — Он, золотозубый!»

— Прошу! — следователь широким жестом гостеприимного хозяина указал на стул и внимательно, сузившимися глазами следил, пока усаживался и откашливался Феликс Яковлевич. Но тут же глаза расширились, глянули добродушно.

— Прошу, прошу! — повторил Виталий Алексеевич, перебирая на столе бумаги, словно бы отыскивая нужную. — По повестке?

Доцент кивнул и проглотил в горле ком.

— Так, по повестке, значит. И кто ж это у нас будет? — противным голосом, каким говорят с детьми и юродивыми, произнес Виталий Алексеевич. — Фамилия?

Феликс Яковлевич с изумлением на него уставился: «Да как же так? — говорил его взгляд. — Ведь только вчера вы называли меня по имени и отчеству!» Но встретил невинный, внимательный вопрос в глазах следователя.

— Луппов, Феликс Яковлевич, — выдавил он и почувствовал, какой жесткий, неудобный под ним стул.

— Ага, ага, — Виталий Алексеевич еще поворошился в бумагах и вытащил на свет божий папку — тоненькую, дерматиновую, под цвет того, каким была обита дверь кабинета. В тон. Он к окну папку повернул и внимательно прочитал: точно ли она? не ошибся ли? Аккуратно уложил ее перед собой на столе и опять улыбчиво глянул на Феликса Яковлевича:

— Итак, давайте знакомиться: следователь Блохин, Виталий Алексеевич. Прошу, как говорится, любить и жаловать.

Феликс Яковлевич мученически улыбнулся, не зная как поступить: протянуть ли для пожатия руку или ограничиться вежливым кивком головы. Неизвестно, как у них здесь принято, в этом заведении. Неизвестно также, радоваться ему или огорчаться тому обстоятельству, что следователь и вчерашний посетитель оказались одним лицом. С одной стороны, кое-что прояснилось и снимался мучивший его весь день вопрос: кто приходил? зачем? С другой же стороны, непонятно было поведение следователя. К чему вчерашняя таинственность, странные взгляды и ухмылки?

Пока проносилось все это в его голове, момент для рукопожатия был упущен, да и вообще упущен он был для всяких реверансов, потому что следовать уже раскрыл папку и быстро ее перелистал. И слава богу, сообразил доцент, какие к черту тут рукопожатия! реверансы! Краем глаза он попытался заглянуть через стол в папку — неужели уже и дело завели? Быстро, однако, работают. Но ничего в папке понять ему не удалось — промелькнули фотографии какие-то, исписанные листы. Да и захлопнул ее сразу же следователь.

— Итак, начнем, — Виталий Алексеевич локти установил на краю стола, пальцы рук сцепил, на них пристроил свой мужественный подбородок и из такого положения посмотрел на доцента прежним доброжелательным взглядом. — Как видите, я не веду протокола. Пока. Потому что крепко надеюсь на дружеский характер нашей беседы, основанной на полном взаимном доверии. На полнейшем. Прошу пардон за некоторый официоз, но сами понимаете... м-да. Ну, вам, конечно, невдомек, зачем вас сюда пригласили...

— Почему же? Полагаю, в связи с заявлением...

— Каким заяв..., — сорвалось с языка Виталия Алексеевича, но тут же осекся он, мысленно крепко себя выругав, — Н-ну да, в связи, разумеется, с заявлением. Но! — он палец указательный предупреждающе поднял вверх. — Хотелось, понимаете, просто поговорить с человеком, по душам побеседовать, — хоть и совладал с собой Виталий Алексеевич, все же заметно было, что он несколько сбит с толку: глаза его уже не смотрели уверенно и доброжелательно, а бегали по столу, перебегали с предмета на предмет. И наткнулись на газету «Правда Благова»: — Да вот, не читали фельетон в нашей газете? — он схватил газету и стал разворачивать, выигрывая время, лихорадочно соображая: какое заявление? под какую бяку подставил его прокурор? И уже более уверенно протянул газету доценту, глянув из-за нее с прежней уверенностью. — Читали?

— А-а, читали, как же! — принимая из его рук газету, покивал Феликс Яковлевич. — Можно сказать, коллективно читали, вслух.

— Да ну! И что коллектив? Как отнесся?

— Клевета! — решительно отмел рукой Феликс Яковлевич и тут же руку обратно вернул, к груди, к сердцу. — Я имею в виду коллектив. Коллектив в целом отнесся отрицательно.

— А вы? Вы лично? — уцепился взглядом за него следователь. — Вы тоже считаете, что все клевета?

— И я..., — пожал плечами Феликс Яковлевич, но пожал все же неуверенно. — В самом деле, чушь какая-то, согласитесь...