Палачи и придурки

Вырулил самолет, остановился и умолк, разверзлась дверь в боку его, впустив внутрь солнечный полнокровный день, потянулись пассажиры к выходу, и вклинился Всеволод Петрович в их неповоротливую спотыкающуюся цепь, вырвался наконец на волю и, обдуваемый легким ветерком, спустился по трапу на шатких от долгого полета ногах. На земле людская цепь расползлась, разорвалась, образовались отдельные кучки торопящихся к зданию аэропорта пассажиров, поспешил и он. Вслед за другими втянулся в показавшийся темным и мрачным после яркого дневного света зал прилета и остановился, разглядывая встречающих. Ага, вон стоит Анвар Ибрагимович, но почему-то одинокий и грустный. И растопырив руки для объятий, улыбаясь, приглашая улыбкой и Анвара Ибрагимовича порадоваться вместе, пошел он навстречу, и Анвар Ибрагимович сделал к нему два шага, но опять же с унылым, застывшим лицом, что мгновенно поразило Всеволода Петровича. Однако не успел он поразиться до конца и что-нибудь подумать, как почувствовал, что правая рука его крепко схвачена, с боков и сзади оказался Всеволод Петрович стиснут молодыми людьми в строгих костюмах, портфель из левой руки как-то сам собой перекочевал в чужие руки, а перед лицом его вырос мужественного вида мужчина и сверкнул в глаза ему золотой улыбкой.

— Всеволод Петрович Чиж? — спросил мужчина, и не дожидаясь ответа, кивнул с небрежностью, с какой рыбак выбрасывает мелкую, ни на что не годную рыбешку. — В машину!

И подхватили крепкие молодые люди профессора и понесли, потому что сам он от изумления не смог бы сделать ни одного шага и оставалось ему только перебирать по цементному полу ногами. Мелькнуло перед ним лицо доцента Ниязова с отвисшей челюстью.

— Анвар Ибрагимович! — слабо вскрикнул профессор, как будто бы прося защиты, но в тот же миг скрылось лицо доцента.

А со всех сторон вперились в него жадно-любопытные взгляды, и под этими взглядами корчилась его душа и ныла. Останавливались люди и глазели, и это было самое ужасное. «Террористы!!!» — наконец хоть что-то смог сообразить Всеволод Петрович, но сейчас же и понял, что глупо. Какие террористы в городе Благове! Что им здесь делать! Хотя...

— Постойте! — попытался он упереться ногами в пол, приостановить свой вынужденный полет.

Приостановился и шедший чуть впереди и сбоку мужчина, очевидно главный среди них, и глянул скучающими глазами.

— В чем дело? — спросил он строго.

Однако приостановка, замешательство секундное, словно бы обрушило на голову Всеволода Петровича царившее в зале любопытное изумление, предметом которого сам он являлся. Лица любопытствующих граждан двоились, множились.

— Поймали! — сказал кто-то удовлетворенно.

И Всеволод Петрович опять скорчился от стыда и, увлекая своих захватчиков, сам зашагал скорее прочь из зала, где наверняка было много знакомых и просто знавших его как известного в городе человека.

— Я не понимаю..., — говорил он тихо, задыхаясь, — я врач, профессор... Что, собственно, происходит?

— Что ж тут не понять? — шедший впереди пожал широкими плечами. — Вы арестованы.

— Арестован?! — Всеволод Петрович вновь уперся в пол ногами, однако на сей раз молодые люди так легко его подхватили, что он вмиг вылетел в стеклянную дверь и очутился на улице, на сверкающей солнцем, усаженной цветами площади перед аэропортом. — Этого не может быть! С какой стати? Кем арестован?

— Очень может быть. Вот санкция прокурора на ваш арест. А арестованы вы мной, следователем прокуратуры Блохиным. — Виталий Алексеевич сунул под нос какую-то бумагу с размашистой подписью и печатью, а вслед за нею книжицу с золотым тиснением. Книжица была ядовито-красного цвета — цвета, принятого в нашем государстве для устрашения, усмирения своих граждан, лицемерно выдаваемого за цвет пролитой героями крови. Золотые буквы на ней сверкали, как два ряда вставных зубов.

Все плыло, туманилось в глазах Всеволода Петровича, окружающие лица мешались с цветочками на клумбах, с буквами на предъявленной книжице; солнце метало в глаза ему насмешливые стрелы. Показалось, что мелькнула в толпе растерянная физиономия шурина Георгия Николаевича и скрылась.

— Но за что?

— А вот это, дорогой профессор, мы с вами вместе и выясним. Уточним, так сказать. Кому же это лучше знать, как не вам самому? Но, согласитесь, не здесь же! — Виталий Алексеевич руками развел и повел головой по сторонам, подчеркивая неуместность серьезного разговора в такой обстановке. На время убрал он скуку из глаз и из голоса, заговорил заливисто и громко, как в театре.

Глянул вокруг и Всеволод Петрович мутным взором — да, да, были в толпе знакомые лица, мелькали, кружились хороводом, и хоровод бесовским шабашем ему представлялся, а следователь — главным распорядителем.

— Хорошо, — сказал он, неизвестно чему подчиняясь, смиряясь неизвестно перед чем.

— В машину! — опять кивнул Виталий Алексеевич и, как очки, нацепил на глаза скуку.

* * *

«Боже, какой мерзкий запах!» — подумал Всеволод Петрович.