Палачи и придурки

Всеволод Петрович внимательно посмотрел ему в лицо, в благодушные щелочки глаз. «А откуда ты, милый, мог знать, что я буду дома? Так вот откуда опасность! Это их человек!»

— Вас ко мне приставили? — спросил он напрямик, с некоторым даже весельем в голосе.

— Что вы, господь с вами! Я не из тех, я как раз наоборот. Да и напрасно вы думаете, что к каждому отпущенному под подписку приставляют еще и человека. Этак они людей не напасутся. Проще было держать вас в камере.

— Резонно, — согласился Всеволод Петрович. — Но откуда же вы узнали, что меня отпустят?

Хохотнул Веня, головой вбок кокетливо повел.

— Я юрист, — сказал скромно, — и у меня могут быть мои маленькие профессиональные тайны. Вас они не должны интересовать.

— Ну хорошо, хорошо, я слушаю.

— Так вот, кроме того, что я юрист, я еще и журналист. Независимый. В город Благов приехал по поручению одной столичной газеты, которая чрезвычайно заинтересовалась вашим делом.

— Интересно! Неужели и в столице уже все известно?

— Ну, не скажу всей Москве, однако в некоторых прогрессивных кругах известно.

— Откуда?

— Тревогу забила одна изгнанная из вашего города журналистка. Я инкогнито провел самостоятельное журналистское расследование...

— Ну и?..

— Все, разумеется, ерунда.

— Фальсификация?

— Так прямо я бы не сказал...

— Что?! Вы полагаете, что я в чем-то виновен и следователь прав?!

— Нет-нет, успокойтесь! Дело не в вашей вине, а дело в том, что за семьдесят лет правители, как частоколом, оплели страну бесчисленнейшим множеством различного рода законов, указов, постановлений, решений, призванных сохранить их привилегии, в большинстве своем противоречивых, запутанных. В сущности, под каждого гражданина можно подвести какую-нибудь статью, стоит ему только попасть в поле зрения правоохранительных органов. Вот вы и попали.

— Да-да, я сам об этом сегодня думал!

— Теперь весь вопрос в том, чтобы вывести вас из их поля зрения, из сферы их влияния, подняв на ноги общественность, вырвать, как говорится, из когтистых лап реакции. И нанести одновременно удар по этим реакционным силам, по партократии.

— Так. И что вы от меня хотите? Что я должен делать, чтобы вырваться, как вы выразились, «из когтистых лап»?

— От вас требуется только согласие на публикацию очерка о вашем деле в прогрессивной столичной газете, которую я представляю. Очерк готов, и главный редактор с нетерпением вашего согласия ждет.

— Хм-м. Насколько я вас понял, мне уготована несколько неприглядная роль некоей казырной карты в некоей политической игре. Вам не кажется это унизительным?

— Нет, не кажется. Еще унизительней, согласитесь, сесть за решетку ни за что ни про что с клеймом взяточника и спекулянта..

— Ну уж вы..., — смутился профессор.

— Ничего, будем называть вещи своими именами. Далее, с вашим талантом, с вашим опытом вы уже не можете принадлежать только себе и собой распоряжаться, вы принадлежите народу. Пардон, пардон за громкие слова, за некоторую напыщенность, но... других слов я не нахожу. Ведь от вашего таланта зависят жизни людей, а какой прок от него в тюрьме? Нет, вы не имеете права как обычный смертный сказать: желаю, дескать, жить вот эдак, потому что и сама жизнь ваша принадлежит уже не вам.

Всеволод Петрович озадаченно посмотрел на него.

— М-м, признаться, я еще никогда свою персону под таким углом зрения не рассматривал, — хоть и понимал он, что преувеличивает Веня, все же слушать лестные слова было приятно. — Ну, а если бы я действительно совершил преступление, был виновен, то и тогда не сажать?

— Не сажать. Ибо сумма добрых дел ваших наверняка перевесила бы сумму дурных.

— Ну уж скажете! Разве мало талантливых врачей в мире, так всех и не сажать? Сколько преступников гуляло бы на свободе!

— Талант таланту рознь. Ваш — высшего порядка. Человечество не может позволить себе роскошь разбрасываться такими талантами.

— Хорошо, пусть будет так. Доля логики в ваших рассуждениях, пожалуй, присутствует, — совсем разомлел Всеволод Петрович. — Я, может быть, и соглашусь, но при одном условии: вы дадите мне прочитать очерк предварительно.

— Конечно, конечно, о чем разговор! Вот только позвоним в Москву и... Сию же минуту идем на телеграф.

— Зачем?

— Как зачем! Звонить главному редактору. Он ждет. Хочу, чтобы вы присутствовали при звонке, может быть, понадобится ваш личный с ним контакт.

— Так вот же телефон, звоните. Можно из моего кабинета.

— Уж это нет! Уж это ни в коем случае! Я, видите ли, не уверен, что ваш телефон не прослушивается. Может, конечно, и нет, но береженого бог бережет.

— Неужели прослушивается? Но ведь это противозаконно!

— Э-э, профессор, мне даже убеждать вас не хочется. Да сами-то вы откуда сегодня вырвались, можно сказать, чудом?

Поник тоскливо Всеволод Петрович — не разогнал тоски алкоголь, стало еще безысходней. Сквозь толщу этой безысходности слышал он смутно, как остервенело спорили о чем-то Валерий Евгеньевич В. и писатель Чугунов. Георгий Николаевич сидел уже пьяненький, подперев рукой голову, и бессмысленно улыбался.