Палачи и жертвы

«…после ФЗУ я работал помощником машиниста на московском заводе «Каучук», комсоргом ЦК ВЛКСМ в школе № 34 г. Москвы, а в 1938 году по решению пленума Фрунзенского РК ВЛКСМ перешел в органы НКВД — сперва помощником оперуполномоченного в Особом отделе Центра, а с 1939 года — следователем. В 1942 году Абакумов взял меня к себе секретарем. А когда он перешел в МГБ СССР, я отпросился у него на следственную работу, к чему имел призвание…

Читая составленные мною протоколы допросов, Абакумов часто говорил мне: «Ты — дуб». Я, по его мнению, писать совсем не умел. Должен по–честному признаться, что его упреки были справедливы, так как написание показаний арестованных у нас было слабым местом из–за общей малограмотности…»

Не зря народная мудрость гласит: сила есть — ума не надо. Малограмотность и микроскопический кругозор не помешали Комарову утвердиться в качестве удачливого следователя, ибо он мастерски орудовал кулаками и не менее виртуозно — резиновой дубинкой. Именно это безотказно срабатывало в «психологических» поединках между ним и подследственными, упорно не желавшими признаваться в контрреволюционных преступлениях, которых они не совершали. Примеров тому — несть числа, приведу лишь некоторые:

«Комаров бил меня смертным боем, — рассказывал А. Афанасьев, в прошлом министр морского флота СССР, — а когда я терял сознание, меня, почти раздетого, помещали в холодный карцер и морили голодом».

Технологию «смертного боя» раскрыл потерпевший И. Штейнберг, до ареста работавший директором авиационного завода № 339: «Полковник Комаров ударил меня по лицу, выбив два зуба, а затем вместе со следователем Рассыпинским потащил меня к креслу и избил резиновой дубинкой… «Ну что же, спина у тебя вся синяя, перейдем на пятки, — заявил Комаров. — Теперь ни стоять, ни сидеть не сможешь». Сказано это было спокойным тоном, без злобы…»

Более сдержанно отозвался о Комарове подполковник Рюмин, допрошенный в качестве свидетеля:

«В конце 1949 года за антисоветскую деятельность был арестован член Союза советских писателей Агатов. На первом же допросе Комаров стал избивать Агатова, сломал ему зубной протез, хотя надобности в этом совершенно не было…»

Обратите внимание на изящество формулировки — надобности, оказывается, не было…

Сам Комаров не отрицал рукоприкладство и объяснял это высокой требовательностью Абакумова, который учил: «Мотай арестованного! Не забывай, что работаешь в ЧК, а не в уголовном розыске!» И Комаров «мотал», при одном упоминании его фамилии заключенных бросало в дрожь.

Ничего сколько–нибудь похожего на комплекс неполноценности он не испытывал, напротив, как-то в разговоре со своим секретарем, студентом- заочником юридического института, Комаров с усмешкой обронил, что образование не гарантирует карьеры.

«Забойщик» Комаров работал в паре с «писарем» Львом Леонидовичем Шварцманом, 1907 года рождения, евреем, членом партии, тоже окончившим 7 классов, но, в отличие от Комарова, в молодости освоившим не слесарное дело, а журналистику. Поначалу юный Шварцман оттачивал бойкое перо в газете «Киевский пролетарий», в конце двадцатых годов ведал отделом внутренней информации «Московского комсомольца», с 1930 года служил ответственным секретарем газеты «Рабочая Москва» и по совместительству — секретным сотрудником НКВД, а в 1937 году посвятил себя защите социализма от внутренних врагов. Последних было хоть отбавляй, работа спорилась, и, небезуспешно потрудившись в Секретно–политическом отделе НКВД, Шварцман к 1940 году дорос до заместителя начальника Следственной части по особо важным делам.