Палиндром. Книга вторая

Сколько он так ждал, он и сам не скажет, но стоило ему открыть глаза, как он в момент понял, что он дождался – в ту же секунду его оглушил звонок домофона, и Шиллинг, передёрнувшись от неожиданности, в один момент теряет цепкость рук и роняет графин. И если с графином всё обошлось – он упал на колени Шиллинга – то насчёт перетрусившего Шиллинга этого не скажешь. Правда всё же это странно видеть, ведь для Шиллинга эта оглушительная неожиданность, по-своему была ожидаема, и он последние пять минут только и делал, как готовился к ней. Ну а то, что эта неожиданность так неожиданно для Шиллинга произошла, то на то она и неожиданность, чтобы подобным образом себя вести. Хотя тут без подсказок с её стороны не обошлось. И разве Шиллинг, хотя бы из кино не знал, что она появляется не в точно кульминационный момент, прямо тогда, когда ты одёрнул занавеску (в этом качестве выступали его веки), а спустя то мгновение, потраченное тобой, чтобы облегчённо вздохнуть и посчитать, что вроде бы на этот раз всё обошлось.

Впрочем, сейчас Шиллингу не до всего этого, когда домофон повторно отзвонился, – а это значит, что на психологический фактор не сошлёшься, – и требует от него ответа. И Шиллинг, громко возмутившись: «Да кто же это ещё может быть?», – при звуке своего голоса почувствовав прилив сил, быстро поднимается со своего места и направляется к двери.

– Кто? – нажав кнопку ответа, спросил Шиллинг. Ну а то, что ответил в ответ позвонивший, своей не просто дерзостью в своей самоуверенности, а утверждением того, чего быть и не может – он заявляет о том, что Шиллинг его уж точно узнает (а если бы Шиллинг находился в таком состоянии, когда он и себя не узнаёт), – заставляет Шиллинга в растерянности задаться вопросом: А кто это собственно такой?

– Говорит мне, это Я! Да мне-то откуда знать, кто под этим я может скрываться. – Только подумал Шиллинг и сразу догадался. – Да кто угодно. От беглого, во всех местах разыскиваемого преступника, до самозванца. И для них это «Я» об именование, будет самое подходящее. Да что там какой-то преступник, – рассудил Шиллинг, – когда на его месте может быть только для нашей страны преступник, тогда как для той страны, откуда он прибыл, он будет наипервейший герой. – Ну а как только Шиллинг так догадался, – не иначе шпион, – то на него все за сегодняшний вечер волнения в одно мгновение навалились и, подмяв под себя его здравомыслие, в тот же момент, следом подогнули его ноги от страха.

Ну а страха, как все знают, глаза велики, особенно, когда внутренняя – расшатанная, и окружающая – безлюдная и за полночь, обстановка этому содействует. Ну а Шиллинг, при его-то знаниях и допусках к высшим секретам, и так умел видеть дальше и больше чем многие люди, когда он плюс ко всему этому, таким допинговым образом раскрыл свои глаза, то он отчётливо, сквозь двухметровую каменную стену и ещё несколько десятков этажей вниз, сумел разглядеть настоящую сущность звонящего ему в домофон человека в плаще с поднятым воротником и натянутой на глаза шляпе – все агенты из нулевых, в подмётки ему не годятся, настолько он опасен для Шиллинга.

И если все эти шпионы из непрогрессивного прошлого, для того чтобы проникнуть в тщательно консьержем охраняемый объект, использовали всё больше топорные, без особой выдумки методы проникновения, – они могли разбить голову консьержу, подманив его к двери посылом что-то по секрету сказать, или в более изобретательном случае, отрезать палец у жильца этого дома и прислонить его отпечаток к замку двери, открывающемуся по отпечатку пальца ноги (что уж поделать, если жители этого по своему элитного дома, привыкли открывать двери высокопоставленных чиновников ногой – привычка дело такое), – то стоящий перед домофоном вечерний гость Шиллинга, в своей изобретательности пошёл дальше. Так он, в это вечернее время не понадеявшись на то, что кто-то в это вечернее время решится выйти прогуляться на свою голову, или по крайней мере, на палец ноги, в своём ответе сгенерировал голос отдалённо знакомого Шиллинга, который тому, и помнится, и нет – а это заставляет в любопытстве заинтриговаться Шиллингу и начать сомневаться. И теперь Шиллингу некуда деваться и если он хочет сегодня заснуть, то ему придётся впустить этого ночного гостя.