Палитра сатаны: рассказы

Мне думается, каждый романист — фокусник, даже если сам того и не сознает. Разогнавшись, он принимается жонглировать персонажами и предметами, столь же различными, как шарики из настоящего агата и мыльные пузыри. Так и вышло, что я, изображая кое-кого из членов династии палачей Сансонов, дал себе волю, пустившись по следам некоей обманной правды, хотя речь идет о заведомо подлинных фигурах. Однако я всякий раз, почтительно соблюдая хронологию и отнюдь не меняя обстоятельств их земного пути, старался согреть и очеловечить этих необычайных персонажей, одеревеневших от долгого пребывания меж страницами словарей. Волей-неволей я воскрешал их приключения с той дерзостью и вольностью ума, что отличают неисправимого рассказчика всяких историй.

А. Т.

1

Смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к этому? Еще нынче утром, прогуливаясь по улице об руку с мужем, я заметила женщину, что живет напротив нас, на той же улице Нев-Сен-Жан. Увидав Анри, она втянула голову в плечи и осенила себя крестом, будто дьявола повстречала. Мне ясно как день: сколь бы скромно, достойно мы ни жили, Анри и я, наши соседи все равно не простят ему его ремесла: он — исполнитель публичных казней города Парижа. Признаюсь, что я и сама раньше как-то страшилась связать свою жизнь с судьбою этого человека, отмеченного печатью смерти. Я урожденная Дамидо, происхожу из благополучного, глубоко благочестивого семейства, весьма далекого от той среды, где можно столкнуться с преступниками, магистратами, судьями. Но, узнав о моей склонности к этому воздыхателю, пригожему малому, любезному, просвещенному, внимательному, единственным недостатком которого было то, что он звался Анри Сансоном и унаследовал от своего отца официальную должность палача, мои родители даже не пытались меня отговорить. Я не жалею до сего дня, что последовала влечению сердца наперекор колебаниям рассудка. К тому же Анри во времена Революции был еще и капитаном национальной гвардии, а его страсть к искусствам, к музыке и чтению, его вера в Бога и, главное, любовь ко мне делают его в моих глазах идеальным супругом. У нас четверо детей: две дочери (Аньес и Соланж) и двое сыновей — младший, Антуан, еще только учится ходить, а старшему, Анри-Клеману, которому ныне четыре года, без сомнения, предстоит пойти по стопам отца. Это вселяет в меня уверенность, но вместе с тем и печалит. Ничто, как мне сдается, не подготовило меня к такому вечному испытанию совести. Сейчас мне двадцать восемь лет, Анри — тридцать семь. Благополучная мать семейства, я замужем за человеком странного рода занятий, и как же я ныне далека от той малютки Мари-Луизы Дамидо, что когда-то грезила о сказочном женихе, по части изящества и ума подобном принцу… Однако в редкие минуты особой душевной ясности я говорю себе, что в любимом человеке важно не его ремесло, а то, как он его исполняет, с каким чувством подходит к нему. Именно для того, чтобы попробовать зорче заглянуть в свою душу, а может быть, и оправдаться, я ныне, 5 апреля 1803 года, решаюсь записать то, что чредой мимолетных радостей и страхов проносится у меня в сознании, когда мои руки не заняты работой. Жалованье Анри позволяет нам жить безбедно и иметь прислугу в достаточном числе. К тому же в нашем распоряжении подручные Анри: помимо своих прямых обязанностей поддерживать гильотину в рабочем состоянии, они выполняют разные мелкие хозяйственные поручения. По части предупредительности все они не уступают тем господам, что собираются в гостиных самого избранного круга.