Память

Не берусь утверждать, что ясным майским днем 1238 года победители устроили пир именно вокруг пирамиды из голов побежденных, хотя это вполне бы соответствовало тем временам и нравам, – после победы на Калке Субудай устроил пир на телах двенадцати живых русских князей. Но именно на последнем пиру участников первого набега на Русь – скорее всего, под Козельском – приключилось такое, что пересказывать не стоит, лучше процитировать надежный средневековый источник.

«Бури

сказал: Бату равен мне: зачем он пьет раньше меня? Он не больше, как баба с бородой, и я, пятой толкнув, свалю его и растопчу». Гуюк

сказал: «Он баба со стрелами и луком, я велю бить поленом его по груди». Сын Элчжигитая Хархасунь сказал: «Вот я приделаю ему сзади деревянный хвост».

Эти слова взяты не из позднейшей легенды, не из степного предания, а из «Юань-чао би-ши» – «Сокровенного сказания», или «Тайной истории монголов», замечательного памятника монгольской литературы, написанного по горячим следам событий и законченного «в год мыши, в седьмой луне», то есть летом 1240 года, «во время пребывания на реке Кэрулянь», в самом сердце империи…

Неслыханные оскорбления! При всех чингизидах, военачальниках и женах! И от кого? От младшего сородича Гуюка, никудышного вояки! От щенка Бури, сына простолюдинки, которому не старый еще Бату в отцы годился! И этот сучий сын Бури мнил себя равным внуку Темучина сыну Джучи, покорившему непокорных урусов! И туда же Аргасун!

Была, знать, в этих кратких характеристиках правда о воинской беспомощности Бату, называемого, однако, доныне в энциклопедиях «выдающимся полководцем», если его сообщники по разбойничьему набегу открыто и в один голос, будто сговорившись, посмели высказать такое. Подобные оскорбления и угрозы в адрес официального командующего походом возможны были только в том случае, если он действительно не обладал ни характером, ни реальной властью, чтобы тут же наказать противников. Он обязан был это сделать хотя бы ради укрепления дисциплины в распадающемся войске и соблюдения принципов ясы, требующей беспрекословного подчинения старшему по роду и чину…

Однако Бату вынужден был все стерпеть! Во главе своего уже очень немногочисленного войска он «поиде в землю Половецькоую», где откололись отряды, верные Гуюку, Бури и Хархасунто (Аргасуну). Шел тихо, как тать, тайно пробираясь балками и лесами. На пути в степь стояли русские города-крепости Корачев, Кром, Спашь, Мценск, Домагощ, Девягорск, Дедославль, Курск. Почему Бату их не тронул? Сейчас-то мне все это стало ясно и понятно – не было ни отваги, ни времени, ни, главное, сил, а вспоминаю, как поразило когда-то одно средневековое сведение о численности войск, оставшихся верными Бату. Думаю, что и Г. Е. Грумм-Гржимайло, у которого я его впервые встретил, тоже немало удивился. Всего четыре тысячи воинов добрались с Бату до безопасного района Великой Степи. Впрочем, вполне возможно, что и эта цифра традиционно преувеличена средневековыми летописцами в десять раз…

Бату не забыл, однако, о последнем победном пире. Он затаил злобу, отложив месть до удобного случая, а пока лишь пожаловался Угедею. Великий хан, очевидно, увидел в этом эпизоде зародыш будущих распрей между потомками Чингиса и, быть может, почуял первый тревожный признак неминуемого распадения необъятной империи. Он страшно разгневался и не пожелал видеть даже родного сына своего Гуюка, послав его «брать крепкие города и переносить тяжкие труды». Хархасуню же передали слова Угедея: «У кого Хархасунь научился поносить так нашего родственника? За такие преступления его надо бы казнить, но я пошлю его с Гуюком».

Следовало бы привести слова Угедея, соизволившего, по совету нойонов, все-таки допустить сына к себе для отеческого внушения: «Когда ты отправился в поход, то по дороге перебил всех ратников и охладил их рвение. Не думаешь ли ты, что народ Орусы, устрашившись одного тебя, покорился, и потому ты осмелился оскорбить старшего твоего брата, как врага?.. Субеэтай, напереди, заслонял и защищал тебя, и ты, с большой ратью, взял эти несколько родов Орусы; сам же по себе ты не показал доблести ни на копытце козленка. Хорош молодец!»