Память (Книга первая)

Нет, вы не знаете ее, —Вы, кто на балах с ней встречались,Кто ей безмолвно поклонялись,Все удивление своеВ дань принося уму живому,Непринужденной простотеИ своенравной красотеИ глазок взору огневому!

Нет, вы не знаете ее, —Вы, кто слыхали, кто делилиЕе беседу, кто забылиЗабот и дел своих житье,Внимая ей в гостиных светских!..Кто суетно ее любил,Кто в ней лишь внешний блеск ценил,Кто первый пыл мечтаний детскихЕй без сознанья посвятил, —

Нет, те ее не понимали,Те искру нежности живойИ чувств высоких луч святойВ ее душе не угадали.И вы, степенные друзья,Вы, тесный круг ее избранных.Вы, разум в ней боготворя,Любя в ней волю мыслей странных,

Вы мните знать ее вполне?Вы мните, в скромной глубинеЕе души необъясненнойДля вас нет тайны сокровенной?..

Александра Смирнова, презирая великосветское общество, смолоду страдала от бесцельности своего существования, искала внутреннего освобожденья в будущем. «Я тороплюсь прожить молодость, — писала она Евдокии Ростопчиной. — кажется, что известный возраст есть гавань, в которой отдыхаешь после борьбы. Тогда, мне кажется, легче достигнуть то прекрасное, к которому душа стремится и которое примешано к страстям человеческим, нераздельным с молодостью. Тогда только, когда сердце мое будет преисполнено одним-единственным божественным чувством, только тогда я найду покой в здешней жизни и только тогда смогу любить жизнь».

Нет! не улыбки к ней пристали,Не вздох возвышенной печали.Но буря, страсть, тоска, борьба.То бред унынья, то мольба,

То слабость женских восставаний.Нет! не на сборищах людскихИ не в нарядах дорогихОна сама собой бывает:Кто хочет знать всю цену ей,Тот изучай страданье в ней.Когда душа ее страдает…

И вот молодость давно прошла, но желанного успокоенья и душевного равновесия не наступило, она по-прежнему ищет общения с людьми, способными понять ее состояние. «Мне скучно и грустно, — вспомнив, очевидно, строки Лермонтова, пишет Александра Смирнова в декабре 1844 года Гоголю, — скучно оттого, что нет ни одной души, с которой я бы могла вслух думать и чувствовать, как с вами; скучно потому, что я привыкла иметь при себе Николая Васильевича, а что здесь нет такого человека, да вряд ли и в жизни найдешь другого Николая Васильевича… Душа у меня обливается каким-то равнодушием и холодом, тогда как до сих пор она была облита какою-то теплотою от вас и вашей дружбы. Мне нужны ваши письма».

И он писал, постепенно становясь своего рода духовником, поощряемый ответными письмами, в которых лишь иногда проскальзывали строки, не связанные с ее желанием видеть в нем утешителя и наставника. Так, осенью 1844 года она сообщила ему о встрече у .Евдокии Ростопчиной с Вяземским, Толстым-«Американцем», Федором Тютчевым… Последний, как она выразилась, «весьма умный человек», которого еще немногие знали как великого русского поэта, поддержал Толстого, когда тот заметил, что в «Мертвых душах» Гоголь не пощадил-де русских, а обо всех малороссиянах написал с участием. Гоголь ответил: «Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что я сам.не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину пред русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком одарены богом и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой: явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве».