Память льда. Том 2

— Я по-прежнему люблю тебя, но после твоей смерти поддался чему-то, похожему на слепую страсть. Убедил себя, будто краткий миг, который был у нас, — нечто более… серьёзное и важное, чем было на самом деле. Из всех орудий, которые мы обращаем против себя, Серебряная Лиса, вина — острейшее. Она способна придать нашему прошлому неузнаваемый облик, исказить память, которая засевает душу всеми видами одержимости.

— Рада, что ты так всё для себя прояснил, Ганос. Тебе не приходило в голову, что беспристрастное изучение самого себя является лишь другим видом одержимости? Для проведения вскрытия нужно, чтобы объект прежде умер — такова, в конце концов, сущность всякого вскрытия.

— Это мне давным-давно объяснил наставник, — ответил Паран. — Но ты упустила более тонкую истину. Я могу изучать себя, каждое своё чувство, хоть до тех пор, когда Бездна поглотит мир, но не приблизиться к мастерству управления эмоциями внутри себя. Ибо они — непостоянны. Равным образом они не обладают защитой от внешнего мира — от того, что говорят или не говорят другие. И потому пребывают в постоянном течении.

— Как необычно, — пробормотала она. — Капитан Ганос Паран, юный мастер самоконтроля, тиран самого себя. Ты и впрямь изменился. Настолько, что я уже не узнаю́ тебя.

Паран пристально посмотрел ей в лицо, выискивая признаки чувств, скрытых за этими словами. Но Серебряная Лиса закрылась от него.

— А вот я, — медленно проговорил капитан, — нахожу тебя вполне узнаваемой.

— Какая ирония, верно? Ты смотришь на меня как на женщину, которую когда-то любил, а я вижу в тебе мужчину, которого никогда не знала.

— Для иронии слишком запутанно, Серебряная Лиса.

— Тогда, возможно, это пафос?

Он отвёл взгляд.

— Мы слишком уклонились от темы. Боюсь, я ничего не могу тебе сказать о судьбе матери. Но, однако, уверен, что Колл и Мурильо делают для неё всё, что могут.

— Тогда ты ещё больший глупец чем они, Ганос. Похитив её, они предрешили её злую участь.

— Вот уж не думал, что тебе свойственна тяга к выспренным сентенциям.

— Мне не сво…

— Она — лишь старая женщина, старая, умирающая женщина. Бездна меня побери, оставь её в покое…

— Ты меня не слушаешь! — прошипела Серебряная Лиса — Моя мать в ловушке, внутри кошмара в её собственном сознании. Потеряна и испугана. За ней гонятся! Я была ближе к ней, чем любой из вас мог догадываться. Куда ближе!

— Серебряная Лиса, — спокойно произнёс Паран, — если она поймана внутри кошмара, то жизнь её превратилась в проклятье. И подлинное милосердие здесь — найти то, что положит кошмару конец — раз и навсегда.

— Нет! Она моя мать, будь ты проклят! И я не брошу её!

Серебряная Лиса развернула коня, пришпорила.

Паран смотрел, как она скачет прочь. Серебряная Лиса, что за интриги ты плетёшь вокруг твоей матери? Что уготовила ей? Скажи нам, пожалуйста, чтобы мы увидели за явным предательством — нечто иное.

Да и вправду ли иное?

А эти интриги — чьи они? Не Рваной Снасти, это уж точно. Нет, это, должно быть, Ночная Стужа. О, как ты от меня закрылась. А раньше тянулась — непрестанно, безжалостно — лишь бы отомкнуть моё сердце. Похоже, то, что было между нами в Крепи, уже ничего не значит.

Теперь я начинаю теперь думать, что для меня всё это было куда важнее, чем для тебя, Рваная Снасть… ты ведь всё-таки была старше. Уже видела и любовь, и потерю. А я — я тогда и вовсе почти не жил на свете.

Значит, всё кончено.

Эх, заклинательница из плоти и крови, ты стала холодней, чем т’лан имассы, которыми теперь командуешь.

Что ж, наверное, они обрели достойную госпожу.

Беру да хранит нас всех.

Из тридцати барж и паромов, использованных паннионцами для переправы через Серп, в рабочем состоянии осталась только треть. Остальные в течение первого дня битвы пали жертвой чрезмерного усердия баргастов из клана Белолицих. Роты наёмников Каладана Бруда пытались спасти положение, используя обломки как подручный материал, а единственный рабочий паром и десять уцелевших барж сновали через реку, нагруженные войсками, лошадьми и припасами.