Память сердца

– Всё вам подсказывать надо. Короче, пиши так: прошу пересмотреть моё дело и отменить вынесенный приговор, в скобках – расстрел. Обязуюсь искупить свою вину ударным трудом. Ниже поставь дату, а этот пусть распишется своей рукой.

Через минуту Николай поднялся с листком в руке, шагнул к товарищу, тронул за плечо.

– Пётр Поликарпович, ты это, поднимись-ка на минутку, подпись твоя нужна, жалобу подать.

Ответа не последовало.

Николай потянул его за руку.

– Ну встань, не упрямься. Гражданин следователь ждёт, нельзя задерживать.

– Ничего я не буду подписывать, – глухо произнёс Пётр Поликарпович. – Пусть стреляют. Не хочу жить.

– Вот те раз! – Николай озадаченно почесал затылок. – Зачем же так? От тебя ведь ничего не требуется, только расписаться, а уж они сами там решат, что делать.

– Не буду я ничего подписывать, отвяжись.

Следователь шумно вздохнул и покачал головой.

– Вот видишь. Сам не знает, чего хочет, а я же ещё и виноват. Вот и пусти такого на фронт. Он там навоюет…

Не успел он договорить эту фразу, как Пётр Поликарпович дёрнулся всем телом, вскочил на ноги. Он был страшен в эту минуту. Стоял, пошатываясь, и смотрел на следователя. Лицо его подёргивалось, челюсти ходили ходуном, глаза налились кровью.

– А ты почему не на фронте? Чем ты тут занимаешься? Невинных людей на смерть отправляешь? А пусти тебя под пули – как ты там запоёшь? Не знаешь? А я знаю. Я был под пулями, я жизнью своей доказал преданность революции. А такие, как ты, в тылу отсиживаются. Мрази, мерзвацы, холуи!

– Ты что, ты что, замолчи, дурак! – Николай обхватил его руками, прижал к себе. – Молчи, я сказал! – И, повернувшись к следователю, быстро заговорил: – Не слушайте его. Он с ума сошёл от переживаний, вы же видите. Пожалуйста, уходите. Я заявление потом передам, он подпишет, вот увидите.

– Ничего я не подпишу, – рвался из рук Пётр Поликарпович, – пусть убивают, я их не боюсь!

Следователь наконец опомнился. С лица сошла бледность, он попятился к дверям. Видно было, что он порядком струхнул. Выйдя в коридор, крикнул со злостью:

– Никаких заявлений! Больше меня не зовите. Надо было вас обоих шлёпнуть, тогда бы узнали у меня…

Он что-то ещё бормотал и грозился – было уже не разобрать. Николай прислушивался с минуту, потом сел на нары, покачал головой.

– Да-а, брат, наделал ты делов!

Пётр Поликарпович стоял посреди камеры, руки его сжимались в бессильной ярости. Но постепенно он стал успокаиваться. Эта вспышка придала ему сил, вернула к жизни. Он сделал два шага и опустился на нары. Сидел, крепко сжав руками доски. Лицо его было сосредоточено, взгляд устремлён в пустоту.

– Так вот, Коля, бывает в жизни, – проговорил задумчиво.

– Да уж вижу, – ответил тот. – Только зря ты на него набросился. Не виноват он. Не в нём дело.

– Да? – Пётр Поликарпович поднял на него тяжёлый взгляд. – А кто виноват? Почему я должен бегать по сопкам, словно дикий зверь? Зачем нас тут держат?

Николай отвернулся. Сказать ему было нечего. Он и сам хотел бы знать, почему он теперь здесь, в этом богом забытом краю, а не дома с престарелой матерью, которая едва ходит и почти уже ослепла от горя и непосильной работы. Его десятилетний сын растёт безотцовщиной, жена живёт без мужней ласки, работает из последних сил и едва сводит концы с концами… Пальцы его теребили заявление, которое он так и не отдал следователю. Он рассеянно глянул на бумажку в своих руках и задумчиво произнёс:

– А ведь и в самом деле расстреляют. Хватит духу.

– Да уж скорей бы, – в сердцах молвил Пётр Поликарпович. – Надоело всё это – бояться, бегать, просить. Ничего не хочу. Пусть что хотят, то и делают.

Остаток дня прошёл в тягостном молчании. Николай ждал, что следователь как-нибудь накажет их за выходку. Но ничего такого не последовало. В обычное время им принесли ужин – чуть тёплую кашу из магары и по горбушке хлеба. Николай съел свою порцию, а Петр Поликарпович не притронулся к пище.

– Бери мою, я не буду, – только и сказал.

Николай хотел было отказаться, но потом рассудил, что через минуту миски унесут со всем содержимым, и каша пропадёт. Опыт старого лагерника протестовал против такой глупости. И когда надзиратель через пару минут приказал вернуть миски, те были уже отменно пусты и блестели так, что и мыть не нужно.