Память, Скорбь и Тёрн

Глаза смотрели вверх, на стены — тысячи сияющих глаз, полных злобного ожидания. Белые волосы развевались по ветру, узкие белые лица были обращены к неприступным стенам Наглимунда. Наконечники пик отливали голубым во вспышках молний. Захватчики в гробовом молчании всматривались во тьму могучей армией призраков, бледные, как слепая рыба, бестелесные, как лунный свет. В тумане за ними шествовали другие длинные тени, закованные в доспехи, с громадными, шишковатыми дубинками. Снова раздался раскат барабанной дроби, и все стихло.

Милостивый Эйдон, даруй мне спасение, молился Изорн. В Твоих руках буду я спать, на Твоем лоне…

— Что это, Джошуа? — спросил Деорнот тихо, как бы из простого любопытства.

— Белые Лисы, норны, — ответил принц. — Это подкрепление, которого ждал Элиас. — Он устало поднял руку, как бы прикрывая глаза, чтобы не видеть призрачного легиона. — Это дети Короля Бурь.

— Ваше преосвященство, прошу вас, — отец Стренгьярд тянул старика за руку, сначала осторожно, потом со все возрастающей силой. Старик цеплялся за скамью, как клещ, маленькая фигурка в темном саду.

— Наш долг молиться, Стренгьярд, — упрямо ответил аббат Анодис. — Встань на колени!

Нарастающий стучащий стон бури все усиливался. Архивариус подавил растущую паническую потребность бежать — куда-нибудь, куда угодно.

— Это… это не естественные сумерки, ваше преосвященство, вы должны войти в дом, я прошу вас. Пожалуйста.

— Я знал, что напрасно остался здесь. Я говорил принцу Джошуа, чтобы он не сопротивлялся законному королю, — жалобно добавил Анодис. — Бог гневается на нас. Мы должны молиться, чтобы Он указал нам верную дорогу, мы должны помнить Его мученичество на древе… — он конвульсивно взмахнул рукой, как бы отгоняя муху.

— Это? Это делает не Бог, — ответил Стренгьярд, его обычно добродушное лицо теперь было нахмуренным и суровым. — Это работа вашего «законного короля» и его домашнего колдуна.

Епископ не обращал на архивариуса внимания.

— Благословенный Узирис, — бормотал он, двигаясь к заросшей клумбе львиного зева, — припадающие к Тебе смиренно раскаиваются в грехах своих. Мы перечили Твоей воле и, поступая так, навлекли Твой праведный гнев…

— Епископ Анодис, — нервно и раздраженно закричал Стренгьярд. Он сделал шаг вслед за стариком и остановился, пораженный густым, вихрящимся холодом, спустившимся на сад. Он все усиливался, и когда архивариус задрожал, звук барабанного боя стих. — Что-то… — Ледяной ветер швырнул капюшон Стренгьярда ему в лицо.

— О да, мы м-м-много грешили в нашем высокомерии, ничтожные и недостойные дети Твои, — пел Анодис, пробираясь через заросли львиного зева. — Мы м-м-молимся… мы… м-м-м-молимся… — старик замолчал на странно высокой ноте.

— Епископ?

На клумбе что-то двигалось. Стренгьярд увидел искаженное лицо старика с широко открытым ртом. Казалось, что-то схватило его. Грязь вокруг взметнулась тучей брызг, мешая разглядеть происходящее в зарослях. Епископ закричал тонким, пронзительным голосом.

— Анодис! — вскрикнул Стренгьярд, бросаясь к нему. — Епископ!

Крик прекратился. Стренгьярд застыл над скорчившимся телом епископа. Словно показывая заключительную часть какого-то сложного трюка, епископ медленно перекатился на бок.

Его лицо было залито кровью. Черная голова торчала из земли подле него, словно кукла, выброшенная ребенком. Челюсти головы быстро двигались. Улыбаясь, она повернулась к Стренгьярду. Ее крошечные глаза походили на белую смородину, спутанные бакенбарды намокли в крови епископа. Существо протянуло длинную руку, чтобы подтащить тело старика поближе, и в этот момент еще две руки высунулись из земли с другой стороны. Священник попятился. Крик камнем застрял у него в горле. Земля снова содрогнулась — тут, там, со всех сторон. Тонкие черные руки, извивающиеся, как мокрые змеи, ползли из-под земли на свет.

Стренгьярд споткнулся и упал, в стремлении добраться до дорожки, уверенный, что холодная черная рука вот-вот схватит его за ногу. Его лицо перекосила гримаса ужаса, но священник не мог издать ни звука. Сандалии остались в густой траве, и теперь он, пошатываясь, бежал бесшумными босыми ногами по дорожке к церкви. Мир, казалось, был покрыт мокрым одеялом тишины, она душила его и сжимала ему сердце. Даже шум двери, которую он захлопнул за собой, казался тихим и приглушенным. Когда он дрожащей рукой нащупывал засов, глаза его затянула серая пелена. Он упал в нее благодарно, как в мягкую постель.

Огни бессчетных факелов поднялись теперь над норнами, словно алые маки в поле пшеницы, превращая кошмарно красивые лица в красноватые пятна, подчеркивая нелепость огромных, закованных в доспехи норнов. Солдаты на стенах замка смотрели вниз в потрясенной тишине.