Памяти А.И. Куприна

Думаю, что его жизненный опыт несколько преувеличен ходившими о нем легендами (так это было и с Джеком Лондоном, и с Кнутом Гамсуном). Говорили, писали, будто он побывал в молодости дантистом, псаломщиком, грузчиком, торговцем. Как это могло быть? Ни дантистом, ни псаломщиком нельзя стать без определенных условий диплома или подготовки. Никакой причины работать грузчиком у Куприна никогда не было: это оплачивалось грошами, любая работа в газете давала гораздо больше, а для собственного удовольствия никто грузчиком не станет. К тому же писать он стал еще юношей, и слава к нему пришла очень рано, раньше, чем %

кому бы то ни было из писателей его поколения, за исключением Максима Горького и, быть может, Леонида Андреева. От него самого я рассказов о том, что он был дантистом или псаломщиком, никогда не слышал: он рассказывал лишь, как побывал актером, и это, разумеется, правда.

Но с поправкой на некоторые преувеличения, должно признать, что видел он на своем веку много, жизнь прожил разнообразную и людей знал самых различных. Память у него была громадная, 1 зрительная память совершенно феноменальная. Одна старая писательница когда-то мне рассказывала: в ранней молодости она, воспитываясь в провинции на юге, на общественном балу раз встретилась с Куприным, в то время никому не известным молодым офицером. Их познакомили, они равнодушно обменялись несколькими словами и больше не видели друг друга. Лет через двадцать после того, встретившись с ней в Петербурге, он, уже будучи прославленным писателем, подошел, назвал ее по имени-отчеству и напомнил об их знакомстве. Она удивилась: «Неужели вы меня узнали?..» Куприн засмеялся и подробно описал, какое платье было на ней в тот вечер, двадцать лет тому назад. «Цвет, фасон, все решительно, совершенно точно, уж ведь мы-то, женщины, наши платья помним!» — изумленно рассказывала мне писательница.

Ум, простота, юмор, знание жизни, тонкость суждения, все это создавало ему большое личное очарование. Не будучи ни causeur’oм{1}

, ни рассказчиком, он бывал в свои хорошие минуты удивительным собеседником. Со всеми он был ровен, ни с кем не был искателен. Я видел его в обществе людей, до революции весьма высокопоставленных, видел его (в упомянутом выше кабачке) среди французских рабочих — конечно, социалистов, если не коммунистов: это был один и тот же, совершенно одинаково державшийся человек, во втором случае лишь стесненный иностранным языком. В практических делах Куприн, со всем своим житейским опытом, был до конца дней вполне беспомощен. Без жены, столь ему преданной, он, вероятно, не вернулся бы в советскую Россию; но без жены он, почти наверное, и не дожил бы до шестидесяти восьми лет.

Политикой А. И. интересовался очень мало. Не назову его ни правым, ни левым, ни умеренным. Когда он писал о политических делах, самый стиль его менялся и, столь для него неожиданно, становился казенным — то казенно-либеральным, то казенно-консервативным. Когда-то, в «Гамбринусе», он восторженно описывал 1905 год, как под звуки «Марсельезы» незнакомые люди «светло улыбались» друг другу, как по России носились «пламенная надежда» и «великая любовь». Потом в эмиграции он иногда повторял слова прямо противоположные, но столь же избитые и истертые. По существу, думаю, он одинаково мало обольщался и красотами 1905 года, и красотами «контрреволюции». Большевиков он ненавидел за то, что они «опоганили Россию», уничтожили старый русский быт, который он так хорошо знал и, несмотря на свои прежние «обличения», так искренно любил... Но, может быть, слово ненавидел и тут не вполне подходит. Вспоминаю его рассказ, как он беседовал с Лениным: помнится, являлся к диктатору с просьбой о разрешении на издание беспартийной газеты. «Он меня спросил: «Куп-г-ин? Ах, да... Но какой же вы ф-г-ак-ции?..»{2}

. В глазах Александра Ивановича сквозило довольно благодушное изумление: что за чудище! спрашивает, какой фракции Куприн!

Как писатель, он чуть не с первых лет получил высокую, заслуженную и верную оценку. В этом с критикой сходилась и публика: тираж «Поединка» был исключительный — кажется, даже беспримерный со дня выхода в свет «Воскресения». Всем известно, что на Куприна сразу обратил внимание Толстой, не очень жаловавший его соперников по славе, Горького и Андреева. Едва ли тут имело значение то, что в искусстве Александр Иванович был признанным «учеником Толстого»: учениками Толстого в той или иной мере были почти все русские писатели последнего полустолетия (и столь многие иностранные); Лев Николаевич давно к этому привык и говорил об этом (но поводу Гаршина) без восторга. «Первым делом спрашивать у нового писателя: скажи мне, что ты за человек?» — эту мысль Толстой в разных формах выражал неоднократно. По-видимому, человек Куприн — с тем личным, своеобразным и обаятельным, что в нем было и сказалось в его произведениях, — Льву Николаевичу нравился. Только о «Яме» он отозвался с негодованием; это во всех отношениях самое слабое из больших произведений Куприна.