Памяти друга (Симона Маркиша)

Всем этим и, может быть, еще большим был он для меня. Я подружился со многими из его швейцарского круга. Жан-Филипп Жакар, нынешний глава Русской кафедры, Лика и Арман Брон, Рудольф и Розанна Шаллер, Корин Амашер, упомянутая уже Хайди Тельявини, ныне посол, специальный представитель Генерального секретаря ООН в зоне грузино-абхазского конфликта, и, конечно, его друг, его начальник и его оппонент — великолепный Жорж Нива, написавший (среди бесконечно многого другого) замечательную книгу об А. И. Солженицыне, переводчиком которой с французского был... Симон Маркиш! (1984 г.) Ей-Богу, не будет преувеличением сказать, что Симон был не просто частью этого круга. Он был его душой.

* * *

Три последние встречи. Уже в ХХI веке. 01 — Будапешт, 02 — Тель-Авив, 03 — Брюссель.

6 марта 2001 года Симону исполнилось 70. Идея принадлежала Жуже и Хайди — устроить мне тайный приезд в Венгрию и сделать Симону сюрприз.

Сюрприз был с большими затратами времени, сил и средств. Нужен был вызов, виза, место “тайного” поселения. И еще, пожалуй, какое-то разумное оправдание всех этих усилий, кроме: “Здравствуйте, а вот и я!”

Представьте, все состоялось! Было организовано приглашение мне от “Русского дома” в Будапеште дать сольный концерт. В гостинице этого Дома я и поселился. Там же поселилась Хайди, приехавшая, как и я, специально из другой страны. Встречал меня в аэропорту представитель Дома, а Жужа в это время назначала Симону странное свидание — в 2 часа дня на станции метро при выходе.

Я чуть припоздал, и когда спустился по лесенке в вестибюль метро, Симон был уже там. (Симка вообще был очень точен и на условленные встречи никогда не опаздывал). Он стоял, прислонясь к кафельной стене, и листал какую-то брошюру. Я вдруг жутко заволновался. Представилось, что сейчас он меня увидит и либо страшно закричит, либо сперва просто не узнает — ну, откуда я могу тут взяться? — а потом уже страшно закричит. Но ничего такого не произошло. Симон поднял глаза, уставился на меня, а после замотал головой и скорчил гримасу, выражавшую что-то вроде: “Х-хе! Ну, надо же! Как чувствовал, что они что-то затевают”.

Вечером в Русском доме был мой концерт, и я посвятил его Симону. Он с Жужей и Хайди сидел в зале. Тогда я впервые прочел со сцены стихи, написанные за десять лет до этого и обращенные к нему при отъезде из Женевы.

Как мастер сработал скрипку,

Где нет ни одной скрепки,

Где на благородном клее,

Который сродни елею,

Все части срощены крепко

Так я бы хотел кратко

И по возможности кротко

Проститься с тобой, брат мой, —

Я ухожу обратно.

На голове моей кепка,

Что ты подарил. Лодка

Скоро отчалит. Водки

Выпьем еще, как в песне,

Много прошли мы вместе,

Нынче же чувствую — баста!

В разных мирах жить нам,

Вот подошла жатва —

Наш урожай скудный

Жертвой на День Судный

Врозь понесем. Часто

Вспомню тебя, только

Я не нашел толка

В этом Раю — Штаты,

Франция, или что там?

Я ухожу обратно.

Время бежит шибко.

Ты сохрани шапку,

Что я подарил, — шутка,

Конечно, была... Жутко

Мне без тебя — много

Вместе прошли. С Богом!

Давай поцелуемся трижды,

Слезой проблеснет надежда.

Сворачивает дорога.

Ты только держись, ради Бога!

Ну, вот и простились, брат мой.

Следующий — юбилейный — день был предельно скромным. Вчетвером мы пообедали в эдаком домашнем ресторанчике, который имел соответствующее название — кажется, “У тетушки Марии”. Вечером Жужа и ее сыновья очень трогательно, с зажиганием свечей, с пением поздравительных гимнов вручили Симону подарок — отличный компьютер для его работы. Было славно. Потом мы прошлись с юбиляром под моросящим дождиком, и... и наутро я улетел в Москву.

Такие ли бывают юбилеи? Боже ж ты мой! Юбиляр же должен сидеть в широком кресле на сцене. Должны выходить люди с папками. Должны вызывать дружный смех испытанные остряки. Должна быть телеграмма от ОЧЕНЬ ЗНАЧИТЕЛЬНОГО официального лица. И, естественно, должен быть банкет с тостами на nn-ое количество персон. Это же всем известно!

У Симона таких юбилеев не бывало. Бывало другое — женевские встречи с коллегами и учениками. Туда присылались пародийные и лирические тексты, там подымались бокалы и пелись песни. Это было. Но это... как-то... это НЕ НА СТОЛБОВОЙ ДОРОГЕ.

Вот оно! Симон к 70-ти годам мог точно выяснить, что он прожил жизнь НЕ НА СТОЛБОВОЙ ДОРОГЕ. Я раздумываю теперь (и тогда раздумывал!) — а знал ли он, где она, столбовая? Если знал, то хотел ли взойти на нее и уж потом не уступать своего места? Нет! Решительно, нет! Парадокс Маркиша был в том, что есть МНОЖЕСТВО столбовых дорог. Его личный путь не раз пересекал эти дороги, но они — столбовые — всегда представлялись ему суетой сует или пустотой пустот. Он не только с друзьями, но, кажется, и сам с собой никогда не обсуждал вопрос смены своего пути ради столбов успеха. Его дорога была только его собственной дорогой, и вел его загадочный и великий эразмов девиз: НИКОМУ НЕ УСТУПЛЮ!

* * *