Памяти Пушкина

Белинский не совершил всего этого громадного труда, обозрев только предшественников Пушкина и хронологически его сочинения, предпочитая такой метод разбору по видам и родам поэзии. Задачи критики, свои приемы Белинский определяет подробно в сопоставлении с предшественниками. Первые русские критики, каковыми Белинский признает Карамзина (разобравшего сочинения Богдановича) и Макарова (критика сочинений Дмитриева), обращали внимание на частности поэтического произведения без отношения их к целому, выписывали лучшие или худшие места, восхищались ими или осуждали их как стилисты. Новый период русской критики начинается с Мерзлякова, который хотя и основывался на устарелых авторитетах ложноклассиков-теоретиков вроде Батте, Эшенбурга, однако рассматривал завязку и изложение целого сочинения, говорил о духе писателя, заключающемся в общности его творений. С 20-х годов (т. е. с критики Полевого) критика русская заговорила о народности, о требованиях века, о романтизме, о творчестве и тому подобных вещах. Эта романтическая критика подорвала ложноклассические основы и авторитеты вроде Сумарокова, Хераскова, Дмитриева и др., возносив Ломоносова, Державина, Фонвизина, Крылова. Однако романтическая критика не поняла Пушкина и его современников. Также отнеслась к великому русскому поэту и эклектическая критика (с конца 20-х годов, критика 30-х годов, т. е. Надеждин), опиравшаяся на эстетические теории, на германскую философию, на сравнения русских писателей с признанными мировыми гениями (Шиллером, Шекспиром, Байроном). В противоположность этим литературным староверам, сухим моралистам, черствым резонерам, Белинский так определяет приемы и основания своей критики. Такого поэта, как Пушкин, должно изучить из него самого беспристрастно, основательно, забыв о чужеземных гениях, как Байрон, уловить в многоразличии и разнообразии его произведений тайну его личности, т. е. те особности его духа, который принадлежит только ему одному. Рассматривая поэзию Пушкина как целый и особый мир творчества, Белинский отыскивает пафос его поэзии, определяя художественную и нравственную стороны ее. Мы уже заметили выше, что Белинский ни словом не обмолвился о биографических фактах, связанных так или иначе с сочинениями Пушкина. Даже из лирики величайшего национального поэта критик извлек только черты нравственной личности писателя, характеризуя его сильную, живую, субъективную, высокогуманную натуру. Не мог критик подробнее указать и на то, что он разумел под «генеалогическими предрассудками» Пушкина. Если оставить в стороне эти недостатки критики Белинского, присоединив в них незаконченность статей о Пушкине, удивительное пренебрежение в повестях и прозаических статьях поэта, в том числе и в «Капитанской дочке», то все-таки нельзя не войти в подробности рассматриваемого капитального труда, после только что сделанных общих замечаний. Уже из послединих следует, что Белинский признавал Пушкина первым самобытным русским поэтом. Не раз повторялась в литературе знаменитая фраза Белинского: «Русская поэзия – пересадок, а не туземный плод. Русская литература есть не туземное, а пересадное растение» (VIII, 5, 101, 363). И вот критик подробно рассуждает о западноевропейском классицизме и романтизме. Старые споры русской критики впервые находят трезвое обсуждение в приложении к выдающимся русским писателям XVIII–XIX веков, сочинения которых выступают у Белинского в живых обстоятельных очерках. Делая общее заключение, со своей точки зрения, на относительные достоинства и особенно на недостатки этих первых русских поэтов XVIII века, Белинский не забывает уравновешивать суровые приговоры критики снисходительными и восторженными похвалами современников. Несмотря на последние в применении к Сумарокову и Хераскову, Белинский не задумывается поставить выше их Ломоносова – первого поэта Руси: «Только один Державин был несравненно больше поэт, чем Ломоносов: до Державина же Ломоносову не было никаких соперников» (105). Это второй период русской литературы с Державиным, Фонвизиным, Хемницером, Богдановичем и Капнистом. Рассматривая вымиравшие формы русской литературы XVIII в., Белинский не совсем справедлив в отзывах о Майкове и преувеличенно снисходителен к поэтам карамзинской школы. Несмотря на богатство и разнообразие замечаний о значении Карамзина, Жуковского, Батюшкова, критик не мог еще привести в связь с европейской литературой сочинений Карамзина. Однако сколько верных и фактически подтвержденных замечаний об отношении некоторых сочинений Пушкина к его предшественникам, например к Державину (в проблесках Античности, в картинах русской природы), Жуковскому и особенно – Батюшкову! И эту преемственность Белинский указывает в сочинениях Карамзина и Жуковского. За последним критик не признает особенного значения, выделяющегося из ряда русских писателей: «Периода, означенного именем Жуковского, не было в русской литературе» (149). Не признает Белинский и следов народности в поэзии Жуковского. Но зато он ставит романтического русского поэта высоко как непосредственного предшественника Пушкина, опиравшегося в своих определенных, зрелых произведениях на почву, подготовленную Жуковским, открывшим впервые на Руси средневековую романтическую поэзию. И Белинский входит в подробности об европейском романтизме и жизненных основах этого болезненного явления (248–249): «Пора безотчетного романтизма в духе Средних веков есть необходимый момент не только в развитии человека, но и в развитии каждого народа и целого человечества… Мы, русские, позже других вышедшие на поприще нравственно-духовного развития, не имели своих Средних веков: Жуковский дал нам их в своей поэзии, которая воспитала столько поколений и всегда будет так красноречиво говорить душе и сердцу человека в известную эпоху его жизни… Одухотворив русскую поэзию романтическими элементами, он сделал ее доступною для общества, дал ей возможность развития, и без Жуковского мы не имели бы Пушкина» (249). Точно такое же влияние, если не большее, Белинский указывает и в поэзии Батюшкова, например, в повторении Пушкиным в стихотворении «Зима» 1829 года антологического стихотворения Батюшкова (VII, 254). Отсюда и из других примеров критик выводит заключение, что «Батюшков был учителем Пушкина в поэзии, он имел на него такое сильное влияние, он передал ему почти готовый стих» (269). Строгий критик сурово отзывается о литературных замечаниях Батюшкова в статье «О легкой поэзии» на Руси.