Памятник

А потом был первый съезд советских писателей. Джафару тогда дали слово, и он поднялся на трибуну. Для всех он был мало кому известный писатель из далёкого Баку. Провинциал. И человек очень далёкий от всех страстей, кипевших тогда в столице. Именно поэтому было удивительно, что он рискнул в своём выступлении на съезде вступить в полемику. Ведь противостояние происходило между двумя знаменитыми личностями. Один из них был человеком, сделавшим себе имя на том, что предлагал поставить к стенке философа Алексея Лосева. Про него говорили, что художественный уровень его пьес чрезвычайно низок. Это было естественно. Ведь все они были написаны по политическому заказу. Таким же заказом было его участие в травле Михаила Булгакова. Всё это было предопределено тем, что этот писатель был очень близок к группе наркома внутренних дел. И его остерегались. В отличие от него, его оппонент был, конечно же, человеком талантливым. Но в истории литературы он навсегда останется как драматург, придумавший «человека с ружьём». Ну, того, который проникся такой безмерной любовью к вождю мирового пролетариата. Именно этот драматург любил повторять:

– Литература и, в частности, драматургия должны заниматься человековедением. А от нас требуют человеководства. Но это уже сродни животноводству. И вдруг, в дискуссию этих двух, утвердившихся на литературном олимпе личностей, вмешивается мало

кому известный в столице литератор.

– Я не совсем понял, почему здесь кого-то упрекают в том, что он выступает искателем новых форм тогда, когда о Беломорском канале можно писать старыми формами, наполненными новым содержанием. Можно, конечно, писать обо всём: и о Беломорском канале, и о страховой кассе, но это будет уже только техника, а не искусство. Это всё сроком на один год, пока пьесу все успеют увидеть по одному разу. Ведь каждое содержание требует соответствующей формы, и всякая подмена приводит к механистичности.

Если писатель не чувствует формы, в которую он облекает своё произведение, если он не заряжен, если он не возбуждается от действий своего героя, то он не сможет передать свои ощущения зрителю. Он подействует на его разум, на сознание, но чувства зрителя останутся свободными от воздействия. А произведение, которое рассчитано только на сознание, а не на чувства одновременно, – это не искусство. Писатель, который не умеет заряжаться и заряжать своего читателя, драматург, который не умеет сделать так, чтобы зритель плакал или смеялся по его воле, – это не писатель, это не драматург. Такому писателю или драматургу лучше заняться бухгалтерией или чем-нибудь другим. Но во всяком случае не искусством.

Это была позиция. И надо было иметь огромное мужество, чтобы озвучить её и выступить против протеже самого наркома внутренних дел. В этом выступлении был весь Джафар. Бесхитростный и бескомпромиссный. Так и не доживший со своим больным сердцем до репрессий тридцать седьмого года.

Спустя годы в центре Баку Джафару поставят памятник. Памятник будет очень монументальным, и глядя на него, трудно поверить, что этот человек ушёл из жизни всего в тридцать пять лет. Этот памятник не довелось создать нашему скульптуру. Смерть забрала его задолго до того, как приняли решение, что Джафара необходимо увековечить, поставив ему памятник.

А протеже наркома просто расстреляют. А ведь он был так уверен в собственной избранности. Но она не помогла. Драматург, с которым он полемизировал, был, конечно же, более талантливой личностью. Вначале он прославился тем, что написал пьесу о том, как на строительстве Беломорканала убийцы и уголовники перевоспитывались и превращались в ревностных строителей коммунизма. Именно эта установка на то, что можно «перековать» любого преступника под влиянием идей марксизма-ленинизма, привела к тому, что из мест заключения были освобождены сотни закоренелых преступников. Выйдя на свободу, они совершили свыше двадцати тысяч преступлений и были вновь отправлены в места заключения. Так, прекрасно звучавшая с трибун идея о «перековке», потерпела фиаско в реальной жизни.

В период творческого кризиса этот драматург решил написать пьесу об Альберте Эйнштейне. Конечно, его представления о личности и деятельности автора теории относительности не выходили за рамки всем известных сведений. Но ему внезапно захотелось мировой славы. И он был абсолютно уверен, что пьеса о гениальном физике дарует ему это. А ещё почему-то эта пьеса «Альберт Эйнштейн» именовалась у него трагедией. Театр даже уже начал репетиции. Но сам автор был уверен, что она нуждается в доработке. Вот и поехал в Соединённые Штаты, чтобы довести эту пьесу до ума.