Памятник Дюку

Через два квартала я отобрал у Кости опасную ношу и понес ее сам.

Наконец мы достигли парка и на отдаленной скамейке присели, чтоб обсудить положение. Куда девать мину? Пойти к морю и бросить ее в волны? Где гарантия, что они не выбросят ее на берег?

— Стоп, — сказал я, — надо ее разрядить.

— А ты помнишь, как заряжал?

— Век не забуду! — И, нагнувшись над миной, я стал медленно и осторожно развертывать газету. — Ты лучше уйди, — сказал я Косте.

Но он продолжал топтаться рядом и заглядывать мне через руки при сумрачном свете фонаря.

Надо приоткрыть крышку, и с левой стороны будет так называемый ударный механизм. Длинная игла, отделенная от револьверной гильзы, прикрепленной так, чтоб острие могло разбить пистон. Но для того чтобы разбить пистон, острие должно прорваться сквозь пластинку туалетного мыла. А чтобы туалетное мыло пропустило сквозь себя острие, его должна была размыть щелочная вода.

Я поднял кверху железную крышку, и она, сразу отвалившись, осталась в моих руках.

Теперь мы оба склонились над миной. Нам хорошо был виден весь тот механизм, который должен был сработать и не сработал, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, кто тому виновник.

— Сукин ты сын, — сказал Костя. — Какое мыло ты сюда положил?

Я виновато молчал. Я отлично помнил, что, не имея хорошего мыла, я отрезал ломоть трофейного немецкого эрзац-мыла, которое не поддалось щелочной воде, не размягчилось, и острие ударника завязло в нем навсегда.