Памятники поздней античной поэзии и прозы II-V века

Все эти факторы имели одинаковое значение для всех частей империи, но влияние их осуществлялось все же в разных формах и разными темпами в зависимости от местных условий, от основных занятий населения той или иной области и его культурного уровня. Поэтому даже в таком общем историческом процессе, который в конечном счете привел к повсеместному исчезновению рабства и к переходу на феодальную систему землевладения, можно заметить наличие индивидуальных особенностей места и времени.

Мощную объединяющую и централизующую роль играли условия политические — система управления империей и служба в армии. Некоторые историки XIX века осыпали похвалами императорскую администрацию: по сравнению с ежегодно сменявшимися магистратами эпохи республики императорские чиновники действительно находились под более строгим контролем центральной власти, не имели возможности безгранично наживаться за счет населения и вступать в сделки с откупщиками — финансовые вопросы стали подотчетны государству. Огромное значение для объединения империи и уничтожения бесправия провинциалов имел декрет императора Каракаллы: почти всем жителям необъятной империи в 212 г. были даны права римского гражданства, которые некогда были уделом немногих и о которых мечтали сотни тысяч провинциалов. И тем не менее для произвола чиновников оставалось достаточно широкое поле деятельности — недаром во многих речах и письмах этой эпохи звучат жалобы на притеснения и самоуправство и не случайно вспыхивали народные восстания в различных областях империи, особенно на ее далеких окраинах (см., например, письма и речи Либания).

Смешению и сближению различных народностей способствовала и служба в армии; защита границ требовала наличия войск огромной численности, а военная служба занимала добрую половину — если не больше — жизни солдата; судьба ветеранов, в течение многих лет оторванных от родины и отвыкших от мирного труда, была грозным вопросом еще в последнем веке республики; при императорах же армия стала самостоятельной политической величиной, весьма охотно проявлявшей свою волю и свою силу: тесно связанная со своим полководцем, она умела выразить и любовь к нему, возводя его на престол, и ненависть (а иногда и случайное недовольство) — лишая его власти, а часто и жизни. Многим императорам III и IV веков пришлось это изведать: так, Диоклетиан и Юлиан, любимцы солдат, были по их воле провозглашены императорами, а Александр Север, Макрин и многие другие погибли от рук солдат.

Нередко императоры придерживались принципа формирования территориальных армий и не отправляли солдат в местности, слишком далекие от их родины; но это было не всегда возможно, а иногда и не вполне безопасно, так как местное население могло легче войти в соприкосновение с армией и побудить ее к мятежу или воспользоваться ее поддержкой при местном восстании. Иногда мятеж в армии вспыхивал именно потому, что приходило распоряжение о переброске войск; тем не менее, когда такие перемещения все же производились, они опять-таки способствовали тесному общению представителей различных краев и племен, да и сама армия была как бы огромным котлом, в котором соединялись и ассимилировались самые разнородные элементы.

Вполне естественно, что все эти изменения повлекли за собой и серьезные перемены в идеологии общества.

Первым, наиболее бросающимся в глаза последствием такого смешения народностей был широкий религиозный синкретизм: в самом Риме чтили уже не только греческих богов, искони родственных богам римским, но и египетских, сирийских, малоазийских: синкретизм этот был подготовлен еще в странах эллинистической культуры; более того, уже Александр Македонский признал Аммона-Ра как бы Зевсом в ином образе и объявил себя его сыном; о малоазийском культе "великой матери" Кибелы говорят и Цицерон, и его современник Катулл, а во время правления Августа Тибулл жалуется, что его возлюбленная с излишним усердием посещает таинства Исяды. Чем дальше, тем меньше значения придают римляне формам поклонения тому или иному божеству; а с конца I — начала II в. культ императора по существу заслонил собой все другие культы, ибо только он один считался обязательным для каждого римского гражданина. Именно вследствие этой широкой веротерпимости языческое население империи относилось с таким непониманием, — а потом и с отвращением, — к воинствующему монотеизму иудеев и христиан.