Памятные записки (сборник)

Эти короткие заметки – явно не для печати. Да и кто бы в пору их появления предоставил трибуну поэту, известному лишь в своем дружеском кругу да отдельным элитарным читателям? На II Всесоюзный съезд советских писателей, проходивший с 15-го по 26 декабря 1954 года, Самойлов попадает по гостевому билету, и в его впечатлениях преобладает взгляд заинтересованного, но стороннего наблюдателя. Членом Союза писателей он станет только в 1958 году. Отрешенность от официального литературного процесса не мешает интенсивным размышлениям о том, как и куда должны двигаться литература и общество во время чаемых, назревших, долгожданных перемен после смерти Сталина. Самойлову хочется верить: «Что-то должно произойти, что-то, отчего литература вздохнет, воспрянет».

Однако он далек от прекраснодушных упований на то, что содержательный поворот произойдет сам собой, по желанию творцов, стоит им отказаться от государственного задания и углубиться в область художества. Самойлов считает, что за отказ от природно-свойственных искусству функций должна отвечать не власть, к тому принудившая, а сами писатели: «Поэзия должна принять на себя всю меру ответственности за «культ». История нашего общественного развития может лишь объяснить нынешнее состояние поэзии, но вовсе не должна вести к оправданию ее».

Продолжая рассуждать в духе действующей «классовой идеологии», Самойлов отказывается от общепринятой риторики оттепельных лет, типа: «Писатель, черпающий свой энтузиазм не из издательской кассы, а из наших великих достижений и великих программ, никогда не станет заглушать проблематику, а будет искать решение любой проблемы нашего сложного и самого интересного времени», как утверждал в своей нашумевшей тогда статье «Об искренности в литературе» Владимир Померанцев («Новый мир». 1953. № 12).

Отличие самойловских набросков от популярных печатных текстов еще и в том, что он рассматривает самосознание писателя (и гражданина) в свете таких разноуровневых проблем, как: судьба мировой цивилизации, пережившей фашизм; национализм как социальная веха на пути к свободе; возвращение к традиционной, освященной веками морали вместо навязанной диктатом государства и т. д. Некоторые эссе восходят к самостоятельному значению и предваряют в этом жанре эссеистический свод, каким он явился в книге прозы «Памятные записки». Таковы, на мой взгляд, отрывки о среднем уровне в поэзии и о преодолении одиночества. Они выходят за рамки злобы дня и смотрятся более чем современно.

Но наиболее знаменательным представляется все же другой отрывок, где говорится о «новом типе человека» и о том, что «новый тип рождается из нового образа действий». Самойлов, как известно, не был деятелем «оттепели». Его вхождение в литературу относится к концу 50-х – началу 60-х годов (а признание читающей публики и того позже – к началу 70-х). Поневоле приходит на ум: не была ли столь активная мыслительная работа, порой впадающая в чистое теоретизирование, некой внутренней компенсацией за пассивность собственного литературного поведения? Возможно. Прозеванный шанс встречи с читателем на гребне общественной волны (пусть и с малой подъемной силой и не с тем полновесным результатом, какой рисовался в воображении) заставлял заново сосредоточиться на вопросах тактики и стратегии в борьбе за свое место в поэзии: «Ибо сам образ действий, преломляясь в несовершенной личности, может стушевать и исказить ее неустойчивые положительные свойства и проглядеть укрепление отрицательных».

В реалистической плоскости (то есть совсем в другой модальности, чем публикуемые нынче записи) суммарном оценки литературных достижений «оттепели» (и политической ее подоплеки) не только далека от радужной, а прямо-таки разгромна (см. письмо Борису Слуцкому в очерке «Друг и соперник»).

Робкие попытки оттепельной прозы и поэзии показать отступления от предписанных стандартов (встречавшиеся в штыки официозной критикой) воспринимались Самойловым без воодушевления. «Средний уровень» его не устраивал: «Основное определение нового типа человека – нравственная личность без изъятий». Конечно, как и в любой формуле, здесь сказывались условия, ее породившие. Психологическая усталость от набора элементов вместо живой, пульсирующей души давала о себе знать. Но внятно звучало и писательское задание – самому себе и той генерации поэтов, с которой Самойлов начинал свою литературную биографию.

В заметке о писательском съезде каламбур «сперва съезд шел гладковато, а теперь шолоховато» относится к речи М. А. Шолохова с выпадами против К. М. Симонова и И. Г. Эренбурга, которую Ф. В. Гладков назвал «непартийной по духу и … мелкотравчатой»; «казачьей группой» Самойлов именует писателей, выступивших в защиту Шолохова (В. Закруткин, А. Калинин, М. Соколов); в секретариат на съезде были избраны В. Ажаев, Н. Бажан, Л. Леонов, Б. Полевой, Д. Поликарпов, К. Симонов, В. Смирнов, А. Сурков, Н. Тихонов, А. Фадеев, К. Федин.

Г. И. Медведева