Памятные записки (сборник)

История отпустила им краткий срок. При первом же испытании им пришлось расписаться в духовном банкротстве. Они оказались близорукими, слишком опутанными предрассудками предыдущей эпохи, слишком подвластными химерам власти. Ортодоксальный идеализм оказался исторически бесперспективным. Через несколько лет выявилось, что истинными носителями гражданского духа, подлинными нравственными авторитетами явились наименее «политические» фигуры нашей литературы – Пастернак и Ахматова. Фигуры эти глубоко знаменательные. Сам их выбор наиболее чуткими слоями общества свидетельствовал о поисках нового, неполитического направления в борьбе за человеческие права.

Чем более развенчивались идеи государства, власти, партии, тем внимательнее прислушивалось общество к чистому голосу совести, к голосу силы и слабости, к голосу нравственности – к Ахматовой и Пастернаку. Не случайно события, связанные с последним, стали решительным испытанием «ренессанса» на прочность. В результате погиб ренессанс.

О начальных шагах общественного самосознания (как оно выразилось в литературе) свидетельствовали приметные издания той поры – первый сборник «Дня поэзии» и альманах «Тарусские страницы».

«День поэзии» по замыслу должен был показать, что в пороховницах поэзии есть еще порох. Он был построен по поколениям с забавными описками, свидетельствующими, что понятие возраста порой не совпадает с понятием исторического поколения. «Взрослая» часть сборника показала, что порох еще есть, но что это старый порох. В «Дне поэзии» печатались стихи, написанные в предыдущую эпоху и не опубликованные по цензурным соображениям. Цензура новых времен, будучи, конечно, намного либеральней, все же внимательно прошлась по страницам сборника.

«Молодая» часть «Дня поэзии» заявляла о наличии в литературе целой плеяды свежих имен. В этой части уже намечались черты свежей поэзии, которой предстояло господствовать в умах читателей целое десятилетие и завоевать эстраду с многотысячной аудиторией. Именно этим молодым, а не выморочному ренессансу Эренбурга и Мартынова суждено было выразить важные стороны духовной жизни переходной эпохи. Как мы увидим, у этого литературного поколения тоже оказалось спринтерское дыхание. Слишком тяжелы, неимоверно сложны были задачи, стоявшие перед ним. Эти задачи шаг за шагом решали сотни людей и, продвинув решение на шаг, отставали, сходили с круга, надорвавшись. Мы прошли период спринтерского дыхания.

Не нужно думать, что исторический процесс при всей его неумолимой логике протекает очень наглядно и последовательно. Что одно поколение сменяет другое, привнося свои идеи и вкусы, как свежая дивизия сменяет потрепанную. Наиболее масштабные фигуры истории принадлежат не одному поколению, а целой эпохе, целому периоду времени. Они развиваются во времени. И, собственно, эта способность к развитию определяет масштаб личности.

В наш период жили и действовали не только такие могучие таланты, как Пастернак и Ахматова, рядом с ними проявлялись и другие творческие личности. Одна из важнейших – Александр Твардовский.

Он принадлежит к младшей ветви поэтов, вошедших в литературу в 30-е годы. Его поэтическая генерация пережила то же, что и последующая, плюс опустошительные события и катаклизмы 30-х годов. Это поколение первых пятилеток, их голодного энтузиазма, поколение поры коллективизации и разгрома деревни, политических процессов, кампаний и лагерей 37-го года.

Они были вскормлены и воспитаны сталинизмом, подняты или разгромлены им. К убитым принадлежали Павел Васильев и Борис Корнилов, к разгромленным – Смеляков, Берггольц, Тарковский, Липкин, Петровых. Убитые не восстанут. А разгромленные по-разному оправлялись от разгрома и все же до конца оправиться не могли. В них не было мощного духа Ахматовой. Они были менее талантливы.

Военная поэзия Берггольц была криком боли, взрывом истерии человека, надломленного несчастьями. Эта поэзия трогала и впечатляла, потому что не может не трогать крик боли. Боль – других признаков поэзии нет в Берггольц. Но этого много. Ибо ее боль – боль почти нравственная, почти внеличная. В истории поэзии нашего времени Берггольц останется как пример силы чувства, прилегающего к искусству и слишком замкнутого в себе, чтобы стать искусством. Это мир до предела сжатый, стиснутый, а не беспредельно раскрывающийся в страдании.

Жестокость времени непоправимо изуродовала и огромный поэтический дар Ярослава Смелякова. Мы с восхищенным изумлением порой наблюдаем в нем живучесть истинного таланта. Дарование его – природное. Его распев состоит всего из нескольких нот, но чистых, ясных и подлинных. Лагеря не убили его напева. Но они лишили этот напев тугого наполнения.

«Туго налившийся свист» раннего Смелякова потерял упругость, обеднел и сбился. Смеляков не стал выразителем времени, а лишь пассивным его атрибутом. В его стихах, бедных по содержанию, есть небанальные детали, превосходные строфы, пленительные строки. Но поэтический организм безнадежно распался.