Пан Володыевский

— Видишь ли… Это в честь Володыевского.

— А разве память деда не важнее?

— Моего благодетеля?.. Да, правда! Но второго мы назовем Михалом. Иначе и быть не может!

Тут Оленька встала и попыталась освободиться из объятий пана Андрея, но он прижал ее к себе еще сильнее и стал целовать ее в губы, глаза, повторяя:

— Ах ты, мое сокровище! Клад мой бесценный, люба моя! Дальнейший разговор прервал слуга, который показался в конце дорожки и направлялся прямо к беседке.

— Что нужно? — спросил Кмициц, выпуская жену из объятий.

— Пан Харламп приехал и дожидается в покоях, — сказал слуга.

— А вот и он! — воскликнул Кмициц, увидав мужчину, который шел к беседке. — Господи боже, как у него усы поседели! Здравствуй, дорогой товарищ, здравствуй, старый друже!

С этими словами он выбежал из беседки и бросился навстречу пану Харлампу с распростертыми объятиями. Но пан Харламп сначала низко поклонился Оленьке, которую видывал некогда в Кейданах при дворе князя-воеводы виленского, потом поднес ее руку к своим огромным усам и тогда уже бросился в объятия Кмицица и зарыдал у него на плече.

— Ради бога, что с вами?! — воскликнул удивленный хозяин.

— Одному Бог послал счастье, а у другого отнял его, — ответил Харламп. — Но причину моей печали я могу рассказать только вам.

Тут он взглянул на жену пана Андрея. Она сразу догадалась, что он не хочет говорить при ней, и сказала мужу:

— Я пришлю вам меду, а пока оставлю вас одних!

Кмициц повел Харлампа в беседку и, усадив его на скамейку, спросил:

— Что такое? Тебе нужна помощь? Надейся на меня, как на каменную гору!

— Со мной ничего не случилось, — ответил старый солдат, — в помощи я не нуждаюсь, пока эта рука может владеть саблей. Но наш приятель, достойнейший кавалер Речи Посполитой, в большом горе, не знаю даже, жив ли он еще…

— Господи боже! Уж не приключилось ли чего-нибудь с Володыевским?

— Да! — ответил Харламп, проливая новые потоки слез. — Знайте же, ваць-пане, что Анна Божобогатая покинула сию юдоль скорби!

— Умерла?! — воскликнул Кмициц, хватаясь обеими руками за голову.

— Как пташка, пронзенная стрелой…

Наступила минута молчания. Только яблоки, падая местами, тяжело стукались об землю, только пан Харламп сопел все больше, сдерживая плач. Кмициц ломал себе руки, кивал головой и повторял:

— Боже мой! Боже мой! Боже мой!

— Не удивляйтесь, ваць-пане, моим слезам! — сказал, наконец, Харламп. — Ибо если у вас при одной вести об этом скорбью сжимается сердце, то каково же мне, бывшему свидетелем ее кончины и ее страданий, которые перешли всякие пределы!

Вошел слуга с ковшом и вторым стаканом, а за ним пани Александра, которая не могла побороть свое любопытство. Взглянув на мужа, она прочла в его лице глубокую скорбь и сказала:

— Какие же вести привезли вы, ваць-пане? Не удаляйте меня! Я постараюсь утешить вас по мере сил, или поплачу вместе с вами, или дам вам какой-нибудь совет.

— Уж тут и ты ничем не поможешь! — ответил пан Андрей. — Я боюсь, как бы эта весть не повредила твоему здоровью.

— Я сумею многое вынести, — ответила она. — Неизвестность еще хуже.

— Ануся умерла! — сказал Кмициц.

Оленька побледнела и тяжело опустилась на скамейку. Кмициц думал, что она лишится чувств, но она только зарыдала, и оба рыцаря ей завторили.

— Оленька, — сказал, наконец, Кмициц, желая отвлечь ее мысли в другую сторону, — разве ты не думаешь, что она в раю?

— Я не из тревоги за нее плачу — я плачу потому, что ее больше нет, и над сиротством пана Михала. Ибо, что касается ее вечного блаженства, то я желала бы и себе такой уверенности в спасении. Другой такой девушки, с таким добрым сердцем, такой честной, не было. Ох, Анулька моя! Милая моя Анулька!

— Я видел ее кончину, — сказал Харламп. — Дай боже каждому такую благочестивую смерть!

Тут опять наступило молчание, и, когда они выплакали горе в слезах, Кмициц сказал:

— Расскажите, ваць-пане, как было дело, а в наиболее скорбных местах подкрепляйтесь медом!

— Благодарю, выпью, если и вы не откажетесь. Горе хватает не только за сердце, но и за горло, точно волк, а когда схватит, то, если останешься без помощи, и задушить может. Дело было так. Я ехал из Ченстохова в свою родную сторону, чтобы на старости лет отдохнуть и взять какое-нибудь имение в аренду. Довольно было с меня войны, ведь я служить стал подростком, а дожил до седых волос. Если уж мне совсем невмочь будет сидеть без дела, я, пожалуй, зачислюсь в какой-нибудь полк; но те союзные войска, что собираются на погибель отчизне и на потеху врагам, и эти междоусобные войны внушили мне отвращение к Беллоне. Господи боже! Пеликан кормит детей собственной кровью, но у нашей отчизны и крови уже не стало. Свидерский был великий воин. Пусть там Господь его судит.

— Ануля, моя дорогая! — прервала с плачем пани Кмициц. — Без тебя что сталось бы со мной и со всеми нами? Ты была нам утешением и защитой! Анулька, моя дорогая!

Харламп, услышав это, опять всплакнул, но Кмициц прервал его вопросом:

— Где же вы встретились с Володыевским?