Пан Володыевский

И сейчас же стала в позицию: держа в правой руке легкую польскую сабельку, левую она заложила за спину; с выдвинутой головой, она в эту минуту была так хороша, что Заглоба шепнул пани Маковецкой:

— Никакая бутылка, пусть даже столетнего венгерского, не обрадовала бы меня своим видом так, как эта девушка!

— Заметьте, — сказал Володыевский, — я буду только защищаться и ни разу не ударю, а вы нападайте сколько душе угодно.

— Хорошо! Когда вы захотите, чтобы я перестала, скажите только слово!

— Я бы и так мог кончить, если бы только захотел…

— Как же так?

— У такого фехтовальщика, как вы, я легко мог бы вышибить саблю из рук.

— Увидим!

— Не увидим, ибо я этого не сделаю из учтивости.

— Никакой учтивости мне не нужно! Сделайте, если сможете! Я знаю, что дерусь хуже вас, но до этого не допущу!

— Итак, вы позволяете?

— Позволяю!

— Да брось ты, гайдучок миленький! — сказал Заглоба. — Он это проделывал с величайшими мастерами.

— Увидим! — повторила Бася.

— Начинайте! — сказал Володыевский, несколько раздраженный хвастовством девушки.

Они начали.

Бася ударила с силой, подпрыгнув, как полевой кузнечик. Володыевский, по своему обыкновению, стоял на месте, делая едва заметные движения саблей и почти не обращая внимания на ее нападение.

— Вы от меня, как от назойливой мухи, отмахиваетесь! — раздраженно крикнула Бася.

— Я ведь с вами не дерусь, а только учу вас, — ответил маленький рыцарь. — Вот так, хорошо! Как для женщины, совсем недурно. Спокойнее рукой!

— Как для женщины? Вот вам за женщину! Вот вам! Вот вам!

Но пан Володыевский, несмотря на то, что Бася пустила в ход все свои излюбленные приемы, был неуязвим. Он еще нарочно заговорил с Заглобой, чтобы показать, как мало обращает внимания на удары Баси.

— Отойдите от окна, а то панне темно; хоть сабля и больше иголки, но все же иголкой панна лучше владеет, чем саблей.

Ноздри Баси еще больше раздулись, а ее волосы совсем упали на ее сверкающие глазки.

— Что же это — пренебрежение? — спросила девушка, тяжело дыша.

— Но не лично к вам. Боже сохрани!

— Я терпеть не могу пана Михала!

— Вот тебе, бакалавр, за науку! — ответил маленький рыцарь. И, обращаясь к Заглобе, сказал:

— Ей-богу, снег идет!

— Вот вам снег, снег, снег! — повторяла Бася, наступая.

— Баська, довольно! Ты уже еле дышишь, — сказала пани Маковецкая.

— Ну, держите саблю крепче, а то выбью! — сказал Володыевский.

— Увидим.

— А вот!

И сабелька, выпорхнув, как птичка, из руки Баси, со звоном упала около печки.

— Это я сама! Нечаянно! Это не вы!.. — воскликнула Бася со слезами в голосе; и, мигом подняв саблю, стала снова наступать.

— Попробуйте-ка теперь!..

— А вот! — повторил пан Михал.

И сабелька опять очутилась у печки.

— На сегодня довольно, — сказал пан Михал.

Пани Маковецкая затряслась и запищала еще больше обыкновенного. Бася стояла среди комнаты, смущенная, ошеломленная, тяжело дыша и кусая губы, чтобы сдержать слезы, которые упорно подступали к глазам: она знала, что, если она заплачет, над нею еще больше будут смеяться, и во что бы то ни стало старалась удержаться от слез, но видя, что ей это не удастся, она вдруг выбежала из комнаты.

— Господи! — воскликнула пани Маковецкая. — Она, верно, на конюшню убежала, а разгорячилась так, что, пожалуй, простудится! Надо идти за нею! Кшися, не ходи!

Сказав это, она схватила шубку и побежала в сени, за нею побежал Заглоба, беспокоясь за своего гайдучка. Хотела бежать и Дрогоевская, но маленький рыцарь схватил ее за руку.

— Вы слышали приказание? Я не выпущу этой ручки, пока они не вернутся.

И действительно не выпускал. А ручка была мягкая, как атлас. Пану Михалу казалось, что какая-то теплая влага переливается из этих тонких пальчиков в его кости и вызывает во всем теле сладкую истому; и он сжимал эту руку все крепче.

Смуглые щеки Кшиси покрылись легким румянцем.

— Видно, я пленница, взятая в неволю! — сказала она.

— Кому досталась бы такая пленница, тот бы и султану мог не завидовать; да и сам султан за такую добычу отдал бы полцарства.

— Но вы бы меня басурманам не продали?

— Как и души дьяволу, не продал бы!

Тут пан Михал спохватился, что в этом минутном увлечении он зашел слишком далеко, и прибавил:

— Как не продал бы и сестры!

Дрогоевская на это ответила серьезно:

— Вот это вы хорошо сказали. По чувству я сестра пани Маковецкой, буду и вам сестрой.

— От всего сердца благодарю! — сказал пан Михал, целуя ее руку. — Я очень нуждаюсь в утешении.

— Знаю, знаю, — сказала девушка, — я тоже сирота!

Тут слезинка скатилась у нее с ресниц и упала на пушок, покрывавший верхнюю губу.

А Володыевский глядел на слезинку, на губы, слегка оттененные пушком, и, наконец, сказал:

— Вы добры, как ангел. Мне уже легче!

Кшися ласково улыбалась.

— Дай вам Бог!

Маленький рыцарь чувствовал, что если бы он еще раз поцеловал ее руку, то ему стало бы еще легче; но как раз в эту самую минуту вошла пани Маковецкая.

— Баська шубку взяла, но она так сконфужена, что ни за что не хочет идти. Пан Заглоба бегает за ней по всей конюшне.