Пандемия паранойи

– Красиво, – оценивает Аркам ни то сам балкон, ни то вид на нежную, едва проклюнувшуюся зелень листьев рощи, начинающейся прямо за моим забором. Глаза полны недоброй иронии, но голос спокойный, безмятежный. Будто я его провёл с экскурсией по дому и предложил насладиться панорамой с балкона. – И книги хорошие.

– Что он там делает? – Маша поднимается из-за стола, и по её взгляду я понимаю: гостя сейчас выставят. И сделают это со скандалом. Потому, что Машино благоразумие имеет предел и когда черта предела перейдена, остановить её может только бульдозер. Да и то не всякий.

– Маша, я сам.

– Я с тобой, – поднимается Серёга.

– И я. – Сашка порывается идти с нами.

– Сиди здесь. Следи за калиткой. – Серёга привык принимать решения и отдавать команды: армия, отставка, завхоз в школе – это качество шлифовали на каждом этапе биографии.

С «Синдбадом» встречаемся у входных дверей.

– Ну, я пошёл. – Акрам просчитал наши действия. Он уходит сам. Уходит с достоинством, в сопровождении эскорта, как дорогой гость.

– Брат, спасибо за шашлык. Будет работа – звони. Сделаем всё быстро и хорошо. – Протягивает визитку. На ней имя и телефон.

– Ладно. – Я ничего не обещаю. Провожаю гостя до калитки и с облегчением закрываю за ним калитку. Он ушёл, но ощущение тревоги остаётся. Я не могу понять: почему оно появилось, но на душе не спокойно. И не только у меня.

– Знаешь что, – Серёга посмотрит на огненные всполохи заката и макушки деревьев за забором, – не нравится мне твой дом на отшибе. Мало ли кто забрести может. Давай-ка мы с Ленкой у тебя заночуем. Да и сидеть взаперти в квартире надоело. Здесь хоть воздух свежий.

– Дом, как дом, отшиб, как отшиб. И логика, как логика: не нравится, но хочу остаться. Хочешь – оставайтесь. Маша вам у меня в кабинете постелет.

Рву визитку и кидаю кусочки картона в ещё тлеющие угли мангала. Бумага быстро сдаётся алым углям и выбрасывает вверх рыжие язычки пламени. Спустя минуту, от визитка исчезает без следа, но недобрые предчувствия остаются. Жизнь – не картонка с буковками: за минуту от беды не избавишься.

***

Перегар был. Я это сразу заметил по Машиному лицу. Она, конечно, ничего не сказала. Но после двадцати двух лет совместной жизни слов не нужно: мысли угадываешь по глазам. А вот незаменимого в таких случаях кабинета, не было. И я лёг в библиотеке.

Я люблю эту часть дома. Мне нравятся потрёпанные переплёты книг. Они и потрёпаны мной. В них моё детство, в них моя юность, с ними моя жизнь. Полный самоиронии Марк Твен. Романтик Джек Лондон. Философ от юмора О’Генри. «Трое в лодке» Джерома К.Джерома с почти оторванным и не однажды подклеенным корешком. Толстые и Лев и Алексей, Чехов, Голсуорси, Мураками, Новиков-Прибой – сотни томов, собирать которые начали ещё родители. Они выстроились на высоких до потолка полках и смотрят на приходящих в мой дом с иронией и ожиданием. Ирония, потому, что книги всё реже встречают читателей, людей, готовых оставить в их страницах часы своей жизни, в обмен на мысли, эмоции и знания давно ушедших поколений. Надеждой – потому, что все, в том числе и книги, хотят быть востребованы.

И на нас они могут рассчитывать. Особенно в условиях пандемии. Со скуки даже Сашка слезает с крючка Интернета и всё чаще раскрывает потёртые коленкоры. Пожалуй, с позиции книг от пандемии польза есть. Под эту позитивную идею я и задремал.

Я проснулся потому, что замёрз. Точнее, я сначала замёрз ещё во сне. В нём были какие-то сугробы с кровавыми потёками, которые придвигались ко мне неторопливо, но не отвратимо. И чем плотнее становилось кольцо, тем сильнее ощущался холод. Я видел, как это кровавое холодное месиво поглощало вокруг меня каких-то людей. Они растворялись, превращаясь в такие же холодные алые кристаллы. И я понял, что если из этого сна не выйти, то можно самому стать кровавым сугробом. А быть сугробом в преддверии лета, по крайней мере, не осторожно. Судьба снегурочки известна всем.

Я открыл глаза и увидел, как приоткрытую дверь балкона морозной дымкой входит весенняя ночь. Выбираться из-под одеяла не хотелось. И, может быть, я так бы и не поднялся, но снаружи донёсся шорох. В городе его, вероятно, никто бы не услышал. Но бездонную тишину пригорода этот нечаянный звук буквально разломил на две части: до него и после. Я ещё не знал, что этот шорох разорвёт на «до» и «после» мою жизнь, жизнь моей семьи и моих друзей.

Я осторожно поднялся и, стараясь не скрипнуть половицами, подошёл к балконной двери, открыл её и вышел в ночь.

На улице, со стороны спальни сына кто-то тихо возился. Было слышно дыхание и ещё что-то непонятно, будто ведут тонкой иглой по ледяной корке. Под давлением металла лёд крошится и слабо потрескивает.