Пангея приветствует тебя

Ан-далемм кисло улыбнулась, провела пальчиком по кромке медальона и — о чудо! — изображение словно ожило, стало объемным и увеличилось так, что Уннар-заш смог вне всякого сомнения сказать, что перед ним портрет еще одной тонкой женщины из-за Гиблых радуг.

У нее было узкое, немного вытянутое лицо. Большие глаза. Дикий, хищный разлет черных бровей. И аккуратный нос, просто идеальный, с тонко очерченными ноздрями.

— Это твоя мать? Или сестра? — спросил он.

— Почему ты так думаешь? — радужные глаза пытливо заглядывали в душу.

— Вы похожи, — он пожал плечами, — но ты лучше.

— Я… не знаю, кто она мне, — прошептала Ан-далемм, — помню только, что должна ее найти. Здесь. Она должна быть где-то здесь.

— Здесь степь, женщина, — Уннар-заш начинал сердиться. Впрочем, он всегда раздражался, когда к нему приставали с дурацкими просьбами, — она могла давно погибнуть. Уже давно ее кости могли растащить гиены.

— Если ты сделаешь все, чтобы найти ее, то я постараюсь сделать так, чтобы ты стал… — она резко захлопнула медальон.

— Уннар-даланн, — подсказал он, — твоя взяла. Пожалуй, я попробую поискать эту женщину. Но помни, степь не терпит слабых.

— Да уж. Это я уже поняла, — выдохнула Ан-далемм.

Было видно, что долгая беседа утомила ее. Женщина вытянулась на одеяле и закрыла глаза.

— Мы скоро отправимся в путь, — обронил Уннар-заш, выбираясь из-под тента на палящее солнце и, к вящему своему раздражению, понимая, что весь отряд внимательно слушал их разговор.

— Что уставились? — буркнул он, — Дей-шан, поди сюда.

Дей-шан — бывший старший отряда, до того, как Уннар-заш был вынужден, молча проклиная свою высокородную кровь, принять командование. Дей-шан походил на иссушенный, выдубленный ветрами и солнцем кряжистый пень — с волосами, заплетенными в косу, с почти коричневой кожей, изрезанной глубокими морщинами, с огромными руками и широченными плечами. В его черных глазах читалось глубочайшее презрение, питаемое к отпрыску знатного рода, Уннар-зашу, то есть. А еще Дей-шан очень любил, чтобы его боялись, неважно кто — мужчина, женщина, старуха, ребенок. Наверное, он и жрал бы страх, если б мог.

— Ты принимаешь командование отрядом, Дей-шан, — тоном, не допускающим возражений, сказал Уннар-заш.

Дей-шан промолчал, но молчание было красноречивее любых слов.

— Я увожу тонкую женщину в Хеттр, — добавил воин, — вы все будете щедро вознаграждены Повелителем.

— А если Повелитель не захочет слушать Уннар-заша? — Дей-шан намеренно сделал ударение на последнем слове.

— Он захочет меня выслушать, Дей-шан. Я уезжаю сейчас же.

— Она не перенесет дороги, — хмуро заметил воин, бросая взгляд в сторону тента, где лежала на боку, подтянув к груди ноги, синеволосая чудная птица.

— Перенесет, — Уннар-заш махнул рукой, — она не была ранена. Она просто ослабла.

— Тебе виднее, — Дей-шан с напускным безразличием пожал плечами и отвернулся.

А Уннар-зашу, имеющему некоторый опыт в дворцовых интригах, очень не понравился его тон.

— Я уезжаю, — повторил он, — ты принимаешь командование отрядом.

И, развернувшись, направился к коню проверить состояние сбруи.

… Когда солнце перевалило за полдень, Уннар-заш ехал по блеклой, высушенной и выжженной степи, придерживая одной рукой Ан-далемм. Она откинулась назад, устроилась удобно в объятиях Уннар-заша, и — видят Двенадцать — в его голове то и дело мелькала чудовищная, преступная мысль. А не оставить ли себе это чудо, явившееся из-за радуг?

И оставил бы непременно. Но променять возможность вернуться в Хеттр на мимолетные плотские утехи? Нет уж, Уннар-заш не так прост. Вернее, уже Уннар-даланн. Почти.

К ночи зной спал, потянуло легкой, живительной прохладой. Над степью величаво всходила стареющая луна, непомерно большая и скорбно-бледная. Они устроили привал у подножья круглого, как каравай хлеба, холма, и Уннар-заш спокойно отвернулся, когда Ан-далемм поковыляла к ближайшим зарослям лебеды. Отчего-то он был уверен в том, что никуда она не убежит. Ан-далемм производила впечатление женщины неглупой, а неглупая уже должна была понять, что в летней степи бежать некуда, если только тебя не ждет сообщник с резвым конем. У Ан-далемм не было сообщника, у нее вообще никого не было, кроме призрачной женщины в медальоне, и потому Уннар-заш терпеливо дожидался. Потом, когда она вернулась, он бережно завернул свое сокровище в шерстяное одеяло, усадил на сухую как пепел землю, а сам принялся извлекать из мешка ту нехитрую провизию, которую второпях собрал с отряда.

— Это что, шерсть? — спросила женщина, поглаживая одеяло.

— Верно, Ан-далемм.

Она вдруг хихикнула.

— Это странно… Вы используете такие дорогие материалы…

И запнулась, снова наморщив лоб. Потерла виски, словно пытаясь вспомнить. Затем растерянно посмотрела на Уннар-заша и пояснила.

— Я ничего не помню. Иногда что-то всплывает, мелочи. Я не помню — ни где жила, ни кем была до того, как…