Паня

Такое было время…, так оно шло, очень долго шло, почти бесконечно, но, в конце концов, закончилось. То есть, это война закончилась, мужики какие смогли, вернулись, кто целый, кто не совсем, но даже и этих на всех не хватало. К ней тоже никто не пришел, хотя, может, она никого и не провожала, и никого не ждала. Из-за того, что она была чужой, никто с ней в откровенность не вступал. Так или иначе, но и среди местных жениха ей не нашлось, ни жениха, ни мужа…, зато вдосталь досталось одиночества…

А жила она как раз возле того самого озера…, не холодно, но второго, на самом краю деревни. Вела маленькое хозяйство, так, чтобы бабе одной можно было управиться, а деревенские ее, по-прежнему, сторонились, но уже по привычке, которая осталась с той, военной поры…

Единственное, что осталось при ней, так это почтовая должность…, да, а еще, у нее было странное имя. То есть, может и не странное, но только наших баб так не называли – она была Паня.

…в ту пору лет тринадцать. Школьный год закончился, мы круглыми днями болтались по деревне, когда на речке, когда в огороде или на лугу. В общем, обычное дело, если, конечно не считать, что папаша чудил сверх обычной меры. Набирался самогона по самые гланды, начинал прямо с утра, к обеду был готов в хлам, а к вечеру впадал в пьяное безумие и начинал нас с матерью, братьями и мелкими сестрами гонять, сначала по дому, а потом и вовсе, во дворе, да по улице…

Терпеть такое можно было лишь до поры, до времени, а потом, я просто уходил. Благо, что дело было летнее, и ночевать можно было где угодно, хоть в сарае, хоть в шалаше, да и пожрать найти, не большая проблема. На крайний случай можно было и чужого чего прихватить. Совесть моя в таких случаях помалкивала, жевала, да глотала…

Теперь уже и не вспомнить, как занесло меня к дому почтальонки. Может, на озеро потянуло меня рыбачить, может, намеревался чего стянуть…, хотя, чего можно взять у одинокой бабы…, право слово, не помню. Только оказался я у ее оконца, в котором, за занавеской горел свет…

Сколько ей было, когда мне было тринадцать – не знаю. Больше чем мне, тут и гадать нечего, может, я ей и в сыны подошёл бы, и такое тоже возможно. Однако, сколько бы ей не было, время на ней вовсе не отыгрывалось, спину не горбило, волос из косы не драло и даже пеплом не посыпало, ни одного седого волоска у нее не было в косе, которая опускалась по самые подколенные впадины, а если распустить эту ее косу, то волосами ее всю обернуть можно было…. В тот момент она эту свою гриву и расчесывала перед зеркалом, расчесывала и что-то напевала вполголоса.

И так меня ошарашила эта картина, что не мог я оторваться от окна час, наверное…, а может, мне так показалось…, просто заворожила и все тут. И если бы ногу у меня не свело, если бы я не оступился и не хрустнул веткой, наверное, так и простоял до самого утра…. Однако все это случилось, она резко оглянулась, и мне пришлось, прихрамывая, бежать прочь от оконца…

Вот так и закончилась моя обычная жизнь. Все отступило, семейные неурядицы, пьянство папашино, материны причитания ежедневные…, все. Просто само собой отошло на какой-то дальний план…, началась другая жизнь, если хотите…

Поначалу, конечно же, захотелось мне ещё раз увидеть эту картину. Пришёл я на следующий день…, но то ли опоздал, то ли было ей не до расчесывания, не знаю. Я потоптался у нее под окном, отошел, потом вернулся, заглянул…, и так несколько раз. Только она какими-то своими хлопотами занималась, и практически на месте не сидела…. Поначалу, я хотел просто уйти, но… не смог. Даже в ее движении было что-то такое, что не отпускало взгляда…

Если задуматься, каждая баба этим занимается. То есть, ходит по дому, это поднимает, это опускает, что-то перекладывает, что-то готовит…, да что там говорить, живой пример – мамаша, она считай на месте и не сидит. Вот только когда мамаша хлопочет, есть в этом бестолковость какая-то, а почтальонка, она словно делала только то, что делать необходимо…, впрочем, возможно, мне это только показалось.

Потом был другой день и еще, и ещё…, ей Богу, я даже отчаялся, начал думать, что привиделась мне эта чудная картина, хотя, сказать, что мне не нравилось то, что я видел, нельзя…, мне и без причесывания, смотреть на нее было очень даже приятно…, но однажды…

Я застал ее в длинной ночной рубахе за этим своим занятием. Как сейчас вижу эту картину…, сидит она значит, на табурете, руку левую к волосам подносит, цепляет прядь, правой рукой перехватывает и так до низу. Остается, наверное, с локоть и тогда она берет гребень и начинает расчесывать…, потом повыше перехватывается, потом ещё выше и так до самой головы. Да. Потом следующая прядь, потом ещё одна и так до тех пор, пока все волосы, волной оказываются по правую сторону.

И тогда становится видна ее белая с мелкими и редкими цветочками сорочка, а ещё виден изгиб шеи, плечо округлое и завиток уха…, весь такой…, он был и на воду похожу, с кругами…, и на цветок какой-то редкий…, и все это одновременно.