Панцирь

"Последнее слово должно остаться за благородным дхалом-защитником, да? Даже если он жалкий, расколотый судьбой и хатом неудачник".

– Да, – вполне искренне улыбнулся.

Он покачал головой.

"Перья сейчас взорвутся, побереги ресурс, твой холод – беспечная трата. Я могу понять желание в нем спрятаться, спрятать боль поражения и слабости, когда-то и моя благость выполняла функцию. Но не теперь".

Весь конструкт фраз обволакивало вязкое чувство жалости. И непонятно по отношению к чему: к нам, к себе или к своим поломанным модам?

Сплюнул кровь.

– Что же с тобой сделали, хат?

"Меня сделали способным приносить пользу в мире, который следствие ваших ошибок”.

Его слова – уколы злобы.

Неуверенно:

– Мы были в крио-сне. Вроде как непричастны, – последнюю часть сказал с сомнением.

Совершенно точно знал, это ложь. Чтобы не случилось, мы соучастники. А я просто ищу оправдания. Разум понимал, субличности обжигало виной.

Он продолжал давить:

"Когда ваше любопытство и жажда трофеев рушили мир, я строил дома и был собой, а теперь все вот так. И где же твоя Справедливость сторожевого оролуга? Я скот что ты должен был сторожить, погляди что со мной сделала угроза хищников".

– Ну извини нас, – голос Звездочета полон иронии.

"Не принимается. Быть каменщиком было все что я хотел. Теперь дома никому не нужны".

– А я хотел сражаться.

Он кивнул.

"Иди и сражайся. Этого развлечения здесь полно. Везде и всюду только и остается что сражаться. Как странник и сказал. Пока вы здесь, в пустошах, я буду смотреть".

Засмеялся.

– Следующего такого "взгляда

" мы можем и не пережить.

– Да. Можно пожалуйста не смотреть, – прогудел Звездочёт. – Мои целые кости смущаются.

"Не прибедняйтесь. Функции биомодерната никто не обнулял – они все склеят", – вес слов изменился.

"А может без хтонов и не склеят. Но это ваши заботы. Тогда буду смотреть как вы подыхаете".

– Тоже развлечение, – протянул Звездочёт. – Всяк веселее чем черепа падали обгрызать.

Он оскалился.

“Пусть так, наглец. Дальше сами. Лезть не буду. Даже дети ульев были жестче и сильнее. Странник ошибся”.

– Это всем известно. Раньше было лучше, старик-каменщик, – бросил ему в ответ.

Брякнув железом лап о камни Амтан подошел ближе, поднес ко мне голову.

Почувствовал невыносимую смесь запахов: плесени, пряности, пережжённых хтонов и удушающую вонь сырого мяса.

Амтан смотрел и молчал, а я обратился в пустоту чувств; был спасаем модами и без лишних мыслей глядел в ответ. Ничего не говорил, да и глаза отвести не смел. Одна лишь Мать знала, что у него там в мутировавшем шаблоне гуляло: какие мысли и желания волновали измененного хата.

Он до неприличного близок. Могу разобрать сложный рисунок радужек его глаз: сплошь сеть и геометрия, но все, о чем мог думать при этом: о запахе, забившем ноздри, о запахе сырого человеческого мяса, въевшегося в плоть; о осквернении, о нарушении основного закона.

О, Мать.

Звездочет разрушил тишину, скорей всего тем самым, спасая меня.

– А теперь что после того как ты за нами “присмотрел”?

“Н

ичего”

Конструкт отпустил, и я рухнул в снег.

– Вернется ли к нам память? – задал Старший еще один вопрос.

“Вернутся малые осолки. вы жили много лет. Груда воспоминаний уничтожена, изувечена. стройтесь заново”.

Амтан после избиения не бросил нас просто так, поочередно создал четырнадцать волевых конструктов. Черные и бурые прямоугольники сложились в круг между мной и Звездочетом. Над конструктами проявилась геометрия линий, соединившаяся и тут же запылавшая костром.

“Вот и все, личинки.

Надеюсь урок усвоен”