Панцирь (СИ)

Лишний раз мы не говорили, перекидываясь в редких случаях единичными словами, чаще всего — ругательствами; да и, скорее, не между собой, а так выпускали раздражение в мир.

Спали на камнях, несли дежурство по очереди. Позволили себе потратить на восстановление четыре часа. Даже учитывая возможности дхала маловато. Но я не жаловался, Звездочет так решил исходя из каких-то внутренних размышлений и спрашивать о чем-то дело пустое. Захочет потребует совета.

Конечности по пробуждению ломило. Голова раскалывалась, а холод, казалось, въелся в плоть и кости. Ощущал себя больным и жалким.

Пальцы, уши и лицо я практически не чувствовал. И представлять не хотел, как там воспринимал мир Звездочет, ведь тот давно истратил последний хтон. С другой стороны, у него был плащ, а все что делал панцирь это похоже не давал мне пострадать от обморожений.

По уму то и дело ходил мыслительный скол, и все хотелось счесать с себя неприятную коросту холода. Глупость, конечно. Меня так просто в заблуждение не ввести и себе повреждений я наносить не собирался.

Вторым днем путь вывел нас к заброшенному поселению.

Больше сотни дворов.

И ничего.

Настолько давно поселок мертв, что здания обреченно вросли, стали частью местности, унылыми ногтями рельефа.

Снег закрыл, забил каменную кладку и глиняные части, оставив лишь многообещающую пухлость силуэтов и торчащие оголенные костяки вторых этажей.

Надеялись найти одежду, тряпки, чтобы решить проблему холода. На инструменты, оружие или хтоны, понятное дело

, даже не рассчитывали.

Мы откопали входы сначала одной одноэтажки, затем другой; третьим выбрали богатый прежде дом, если судить по костяку, а четвертым решили осмотреть трехэтажное здание.

Бессмысленная трата сил.

Все что можно было разграбить — давно разграбили.

Внутри и щепок от мебели не осталось. Думаю, мародеры даже вбитые гвозди все повыдергивали.

Паркетные эрзац-деревяшки ободрали, оставляя гнилье кусков с краёв, а на смеси камня и земли виднелись вплавленные ржавые и синюшные пятна, сообщающие о древних смертях.

На стенах, особенно в пластинах каменной резьбы, часто можно было наткнуться на сколы от выстрелов и ударов.

Так мы и ушли, ничем не поживившись.

И опять марш.

Теперь мы периодически, слишком часто, передвигались бегом. Зато я вновь почувствовал пальцы ног. Да и вообще стало легче, кровь разогрелась.

На лагерь мы встали раньше, еще вечером.

Я нашел буро-серый костяк грибного хряща в углублении, ямке, между тремя сведенными каменными панелями, Танцор принес три корневых куста, и из всего этого мы сделали хороший костер. У старшего оказались с собой спички.

Звездочёт отдыхал, закрыв глаза.

Спросил, борясь с раздражением:

— Как думаешь — эта эпоха постоянно такое дерьмо или мы пробудились зимой, в самой заднице мира?

Звездочет многозначительно хмыкнул.

Я согрелся. Кровь ударила по шаблону. В голове словно колокол звенел. Жар и игривая щекотка затопили плоть горячей бурей.

Хорошо…

Как говорится, довольствуйся малым.

И так в итоге я задремал.

***

— Проснись, братец, — толкнул Звездочёт. — Смотри.

От костра остались лишь угли.

— Чего еще?

— Гляди, — и указал наверх.

И я глядел.

Небо утратило былые цвета, напиталось темно-фиолетовым, стало практически чёрным.

С левой стороны виднелся тандем лун. Бело-желтые монеты: большая и рядом малая.

С правой стороны проявилась грандиозная корона светящегося диска; всюду щедро рассыпало звезд. Присмотрелся: не россыпь, сложно-структурные построения созвездий.

Оторопел.

А Звездочет томно проговорил:

— Ты, конечно, не помнишь, братец. Гаат — наша планета. Диск — печальная и прекрасная Сигул, — он покачал головой. — Первое чудо мира, проявляется раз в два дня.

Сигул многоцветна. Ледяная, синяя, серебряная, белая; она лениво переливается, свечение курсирует по диску.

Такая красота.

Мы дети Ульев привычны к постоянным пространственным ограничениям. И в этом отношение, задымленное небо тоже являлось ограничением подобного рода. Оно делало функционирование комфортным, своеобразно привычным.

Теперь чувство абсолютной беззащитности вторглось, ударило по шаблону ножом; бездна ворвалась в один сокрушающий шаг. Странная каша ощущений связывала. Нити паники, слабость, вплетенные в тяжелую колонну-хребет благоговения и удушения от навязчивой красоты.

Одна секунда. Вторая. Третья…

Без Улья, пещер, катакомб, Аванпоста, стен, штреков — под прямым бесхитростным взглядом Сигул, я находил себя слабым и голым, неспособным прикрыть Самость внутри шаблона. Обнажен перед исчерпывающим воле-судом Всетворца и перед своими мыслями. И тяжесть текущего положения била тараном в лицо.

Я слаб. Мы ничтожны.

Мы обнуленные, что калечные дети. А Закон смотрит, выцеливает, ждет ошибки, грозит. Преступление делает нас меченными.

Какое преступление?

Что мы совершили?

И Идол.

Причем здесь он?