Папа сожрал меня, мать извела меня

— У меня для вас есть работа, — произнес кудесник Плоть Бездуши, изменив голос так, чтобы походил на человеческий. — Я думаю, она вас приятно удивит.

Назавтра Эдди вошел к себе в ателье и обнаружил, что без него туда как-то попала женщина; она стояла на подиуме спиной к нему — в одеянье из органди такой бледной розовости, что казалось практически белым. В поясе это облаченье перетягивал темно-розовый кушак. На голове у женщины была шляпка, а длинные розовые ленты вольно спадали с нее женщине на плечи — голые. Она была вылитой Мизинчик — девочкой с карточки Мэри, но, в отличие от настоящей Мизинчик, девочка на карточке Мэри скорей умерла бы, чем взяла в руки сигарету. Женщина глядела вбок.

— Эдди, — произнесла она, выдыхая струю дыма. — Дорогуша.

Он мимолетно уловил один глаз — серебристый, как обратная сторона зеркала, и в нем отражался свет.

Но если это Мэри, почему на нее шипит желтый кот, изогнув спину, словно карикатура кошачьего гнева? Женщина выглядела не старше, чем когда они с Эдди в последний раз виделись, хотя он, Эдди, уже лысел и без очков не мог читать газету; желтый кот же давным-давно перевалил столетний рубеж в человечьих годах. В ателье было слишком натоплено, в батареях стучалась вода, вонь скипидара и табачного дыма сбивала с ног. Был там какой-то скандал, припомнил Эдди, после которого Мэри пришлось переехать в большой город. Он смотрел, а она принялась перед ним раздеваться. Кожа у нее была того млечно-белого оттенка, что почти голубой — скорее обрат, нежели цельное молоко, — а волосы — кавардак кудряшек. Но не успела она оборотиться к нему совсем, Эдди выскочил из ателье, прихватив кота и обувную коробку.

Теперь он больше не выносил вида живой плоти. Какое-то время рисовал трупы, которыми снабжали студентов-медиков; ему сказали, что иллюстрированием учебников по анатомии можно неплохо заработать, и оказалось, что это правда. Впоследствии он предпочитал сам отыскивать себе натурщиков в городском морге, где с ним подружился городской патологоанатом — крупный мужчина с брылами, как у гончей, и длинным седым хвостом на затылке. Когда Эдди спросил у него, какая разница между покойником и трупом, он вместо ответа показал на новенького. Тела, поступавшие в морг, не всегда бывали в хорошей форме, ибо трупы — в отличие от покойников — часто становились таковыми насильственно. Но Эдди мог рисовать какие угодно. «Ты такой хороший художник, — говаривал патологоанатом, — что берет за живое», — и выл от хохота.

Наверное, неудивительно, что долго ли, коротко ли — и здесь появился кто-то знакомый. Эдди сидел в одиночестве и жевал бутерброд, на коленях раскрыт альбом для рисования: он только что начал один набросок.

— Помнишь меня? — спросил труп.

На мраморной плите лежала мисс Викс — плоская и бледная, как камбала.

— Выслушай меня, Эдвард, — произнесла она. — Ты всегда хорошо выполнял указания. До сих пор ли у тебя тот изогнутый кинжал, что я тебе дала? — И она попросила его разрезать ее на куски так же, как некогда он разделал труп зайца. Когда мисс Викс говорила, рот у нее открывался и закрывался, как отдельная живая зверушка.

— Чего это ради? — спросил Эдди, и ему подурнело от мысли, куда девалось столько времени и насколько мало ему уже осталось. — А кроме того, — сказал он, — когда я вас в последний раз послушался, что-то не припоминаю, чтобы все получилось как-то особо хорошо. — За много лет он так привык разговаривать с желтым котом, что вовсе не счел странным беседовать с трупом.

— Что ты вообще мелешь, Эдвард? — ответила мисс Викс. — Это Мэри не сложила бумагу так, как я велела, а не ты. Давай быстрей, пожалуйста! — добавила она, и на ее губах запузырилась слюна. — Чего тянешь?

В какой-то миг пошел дождь — долгие струны с неба цвета жести, и куски его отламывались и падали на крышу морга, и громоздились там, как ломти времени под напольными часами в прихожей у родителей Эдди.

У Эдди так кружилась голова, что он толком не понимал, что делает. Он вытащил нож из обувной коробки. Отрезал у мисс Викс руки и ноги, вырезал у нее кишки и уже отрезал ей голову, когда с недоеденного бутерброда донесся тоненький голосок.

— Эдди, — произнес он. — Не слушай ее. Это ловушка.

Эдди опустил голову и увидел муравья, который выбирался из двух ломтей хлеба, — того же муравьишку, которого столько лет назад спас от голода. Эдди, надо сделать вот что, велел муравей: взяться за лапку, что он ему дал тогда — помнишь? Эдди положил ее в обувную коробку. Взявшись за лапку, продолжал муравей, Эдди сам станет муравьем — таким маленьким, что никто его не заметит, не разглядит даже под лупой. И точно: едва Эдди взял лапку, как оказался на бутерброде, рядом — другой муравей, огромный, как слон, и великолепное брюшко его все блестит, как лакированная кожа.

— И что мы теперь будем делать? — спросил Эдди.

— Ждать — и смотреть — и слушать, — ответил муравей.

Когда в морг пришел патологоанатом и увидел части тела мисс Викс, разбросанные по всей плите, он не поверил своим глазам.

— Ох, Эдди, — вздохнул он. — Как же ты мог так со мной поступить?