Папа, спаси меня

— А папа к нам вернётся? — Выбивает весь воздух из лёгких своим вопросом Егор.

— А ты бы хотел этого? — задаю пацану встречный вопрос, и он проваливается в мысли.

— Я бы хотел, чтобы мой папа был таким же, как ты! — отвечает Егор, а у меня на глаза наворачиваются слёзы.

Нет! Мужики не плачут! Не ведутся на все эти сантименты, но у меня душа выворачивается наизнанку от таких важных слов. Мне хочется схватить пацана на руки и закружить его, но я боюсь повредить ему что-то, да и он без того слаб после химии, без лишней круговерти испытывает приступы тошноты, поэтому я глушу этот нелепый порыв и улыбаюсь ему.

Мне хочется сказать пацану, что я и есть его папа. Настоящий, но я не знаю, как он отреагирует. Я боюсь шокировать его ещё сильнее, ведь ему и без того непросто — он волнуется без своей мамочки. Сначала я должен вернуть Малую, а потом мы с ней решим, как быть. Наверное.

Я провожу с Егором время, пересказывая ему сериал про космических рейнджеров, который смотрел когда-то в детстве, про супер героев, а попутно снова и снова набираю номер телефона Тони, надеясь, что она ответит мне… Но ответа нет. И у меня душа рвётся в клочья от мысли, что какая-то тварь могла навредить ей. Вроде бы слежки за нами не было, мог ли её батя объехать другой дорогой? Если это, конечно же, был он? Все эти мысли пульсируют отголосками сознания, но я пытаюсь отвлекаться на общение с сыном, чтобы ему не передалась и моя тревога. Егор засыпает, когда в палату буквально врывается Иван и выглядит он неважно.

— Антонины нигде нет… Никто не видел её и не знает, куда она могла деться… Может быть, на неё накатила депрессия, и она решила передохнуть? Могла ли она уехать к друзьям?

— Ты в своём уме? — рычу я и замечаю, как вздрагивает ребёнок.

Поглаживаю Егорку, вглядываясь в его обеспокоенное личико, тяжело вздыхаю и выхожу из палаты вместе с Иваном.

— Она не оставила бы больного сына! Ты прекрасно знаешь, что Егор значит для неё. Её похитили, и я знаю, кто это сделал. Отправь к Егору няньку, а я поеду возвращать ему мать!

— Кирилл! Стой! Может, обратимся в полицию? Я боюсь за тебя… За Тоню… — принимается волноваться Иван.

— Нет. Полиция вряд ли поможет. Что они там всегда говорят про три дня, после которых человека можно считать пропавшим? Я разберусь во всём сам… И… Не бойся, убивать гниду не буду. Всё-таки… Это её отец!

Я снова тяжело вздыхаю и спешу к машине, готовый разорвать своего несостоявшегося тестя на кусочки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 49

— Ты не можешь меня тут оставить, Женя! — кричу я, даже не зная, слышит ли он меня или нет. — Егорка в больнице совсем один, он будет волноваться, плакать.

Я замираю, прислушиваюсь: есть ли шаги за дверью, но там тихо, и мне не понятно стоит ли там мужчина или нет. От этой неопределенности становится жутко, страшно, и безвыходное ощущение топит разум.

Что он творит? Для чего ему нужно это похищение? Чего он добивается?

Беру деревянный стул, который едва не теряет ножку, тащу его к двери, ставлю так, чтобы, когда она отворилась, первым, кого увидит Женя, была я. Отряхнув пыль, сажусь и смотрю вперед, будто бы так можно подействовать на преграду, чтобы она отворилась. Внутри все бурлит от волнения, подкашиваются ноги, и я думаю о том, что эти чувства ужасны, они просто топят меня, убивают, засоряют мозг, и мне никак не удается сфокусироваться на нужных словах, чтобы донести до человека, с которым жила столько лет, простую мысль: мне нужно к сыну.

Перед глазами мелькают картинки нашего брака, и я начинаю плакать. Сначала одна слезинка, потом вторая, и вот уже через минуту я реву так, что хоть святых выноси. Бабская истерика, как сказал бы отец, захлестывает и я отдаюсь ей, как реке, которая несет меня на своих водах куда ей вздумается.

Утираю влагу под носом, растираю слезы по щекам.

Я устала от всего этого. Невыносимо и страшно устала.

Снова вспоминаю, каким был Женя в начале нашей жизни: предупредительным, добрым, ласковым. Что же с нами стало к концу? Да, нелюбовь выжигает из человека все самое лучшее, или помогает раскрыть самые ужасные черты характера, как получилось у нас. Я не любила ему, относилась к нему совсем не так, как следовало, и он, чувствуя это, тоже менялся, раскрывая свой нрав, очищаясь, как луковица, от шелухи.

— Женя! Женя-я-я-я! Там Его-о-о-ор! Совсем оди-и-и-ин! — кричу, совсем не думая о том, смогу ли чего-то добиться. Все, что случилось буквально за несколько часов, выбивает меня из колеи.

Молчание не прекращается, и мои слезы постепенно высыхают. Чувствуя себя так, словно меня прокрутили через мясорубку, я мысленно ругаю разгулявшиеся гормоны за свое нелепое поведение.

Краем блузки на плече отираю лицо, и только сейчас говорю спокойно и серьезно, громко, как генерал на плацу:

— Открывай. Слышишь? Открывай. Иначе…

— Что иначе? — слышится приглушенный дверью голос бывшего мужа. От неожиданности я вскакиваю, бегу вперед. Он здесь! Он слышит! И теперь, похоже, готов к диалогу!