Папина жизнь

Леди опустилась в Другое Кресло, и я обозревал ее со своего места на диване. Глория уткнулась в рукав моего свитера, будто в надежде изобразить дочернюю привязанность. Билли на полу перебирал пластмассовых хрюшек, Джед тихо сидел в своем любимом кресле с Джеффом.

— Конечно, Джозеф, — согласилась посетительница. — Меня зовут Клодетта. Скажите мне… у вас все в порядке?

Я знал, что привело ее к нам. Клодетта учуяла перемену обстоятельств в жизни детей и, естественно, решила к нам заглянуть. Интересно, Дайлис с ней говорила? Я бы мог обидеться, но не стал. Я слегка повыпендривался.

— Да, все очень даже в порядке, — широко улыбнулся я. — Работа у меня трудная, конечно, но ничего непривычного в ней нет. — Бесстыдно, зато правда.

— Ясно, — кивнула Клодетта, — конечно.

И тут заговорила один поросенок. Губы у нее не шевелились, и голосок уж очень смахивал на Билли, но все-таки это был поросенок.

— Привет, тетенька! Я поросенок! У меня есть маленькая поросячья пиписька!

Клодетта изогнула бровь. Я почувствовал, как Глория просто-таки давится от хохота.

— Очень скоро он напишет вам прекрасную картину, — предсказал я. — Только надеюсь, без интимных органов сельскохозяйственных животных.

— Понятно, — глубокомысленно протянула Клодетта, стараясь попасть в тон. — Ну, а как поживает ваш старший мальчик? — Она взглянула в толстую папку, лежащую на коленях. — Ты Джерард, точно?

— Джед, — ответил Джед.

Глория фыркнула, прикрыв рот ладошкой.

— Помолчи уж, — полусерьезно велел я. Глория хихикнула. — Джед, — объяснил я. — Мы все зовем его Джедом. Через «дж». Но это долгая история. Джед, скажи, у тебя все хорошо, правда же?

— Да, — ответил Джед.

— Ммм… — отозвалась Клодетта, чтобы заполнить паузу. Затем она что-то записала у себя в блокноте. С темнеющей улицы через двойные рамы доносились гудки автомобилей и детские голоса. В честь визита Клодетты я закрыл магазин и теперь думал, во сколько же мне это влетит. Вероятно, в миллионы.

— А ты, должно быть, Глория, — продолжала гостья. — Какая ты умница.

— Да уж, умница, — ответила Глория с показной скромностью, за которую я впоследствии выдам ей по полной программе без всякой жалости. В этот момент Билли переключился на ручки и листы бумаги на кофейном столике. Вскоре он предъявил нам бумажку, изрисованную непонятными каракулями.

— Это поросенок! — объявил он. — Без пиписьки!

— Молодец, — похвалила Клодетта. — У вас талант передается по наследству, да?

Я знал, что она в курсе, какой будет ответ, но все же сделал ей одолжение:

— Возможно. Я ведь тоже по этой части.

— Ох, правда?

— Ну да. Я зарабатываю кистью на жизнь. Масло, акварель, глянец, эмульсия. И так круглые сутки без выходных.

— Пап, эмоция, а не эмульсия! — поправила Глория.

— Прости, пожалуйста! — взмолился я. — Я хотел сказать — глянец и эмоция. Дурак я, дурак! — Я взглянул на Глорию. — Видите, Клодетта, с этой всезнайкой не соскучишься. — Глория стукнула меня кулачком. Клодетта выдавила улыбку.

— Ну что ж, все понятно, — сказала она, подняв полброви и убирая папку в сумочку. Мне захотелось набиться на комплимент.

— И какого вы о нас мнения?

— Что ж, Билли в полном порядке, — сказала Клодетта, затем повернулась к Глории и добавила: — Как и вы, юная леди.

— Да, — подтвердила Глория, — и папа почти всегда тоже.

— Я не сомневаюсь, — заверила ее Клодетта, вставая, — что и Джед тоже в полном порядке.

Я проводил ее по длинной лестнице на улицу. Перед уходом Клодетта вручила мне визитку.

— Если все-таки у вас будут трудности, позвоните мне.

— Обязательно.

— Всякое может случиться в такой ситуации.

— Да, я слыхал.

Я выдал ей улыбку «такова жизнь» и закрыл дверь.

Глава 5

У меня есть воспоминания о своей проницательности и сексуальности. Ложные, как легко догадаться, но я сознательно давал им соблазнять меня. Когда дети были в Папином Доме, я практически ни о чем, кроме них, и не думал. И когда они находились у Дайлис, я тоже много думал о них. Но еще в те длинные бессмысленные вечера я много думал о женщинах. О красотке в банковском окошке, с которой я бесстыдно кокетничал. О толстушке в магазине, которая назвала меня «милый». О женщинах на детской площадке, ехидных, вроде Лайзы и Камиллы. Но, по большей части, я думал о тех женщинах, которых мне только предстояло повстречать. Я хотел заняться с кем-нибудь любовью, но насчет «охоты за сексом» на самом деле просто шутил. Я хотел нежности и теплоты, но где их найти?

Кенни был абсолютно уверен, что сможет мне помочь. На меня, как он объяснял, должны просто накинуться дамы околобальзаковского возраста, ищущие, кем бы заменить бездельников, с которыми развелись.

— Холост, добр к детям, владеет кистью, задница хоть куда — ну, так Ротвелл говорит.

Ротвеллом звали его канадского дружка. Он был профессором средневековой литературы и ни разу в жизни не сказал «задница хоть куда».

— Передай Ротвеллу, что я тронут. — Я не сноб. Я принимаю выдуманные комплименты от кого угодно.