Para Bellum

«С чего это Володьке неймётся с утра пораньше, – подумал Марков, а в трубку сказал: – Проси».

Лось ворвался в кабинет, словно за ним черти гнались. В два гигантских шага подскочил к столу, опёрся ладонями и зашептал:

– Всё, Серёжа, пришёл наш день. Поднимай войска!

Вымотанный вчерашними приключениями, а ещё больше разговорами – только он приехал домой после беседы с Заковским, позвонила Ленка. Она плакала и смеялась, говорила, что хочет к нему, чтобы Сергей её обнял и всё забылось, потому что страшно, и мать рыдает, хорошо, хоть Зинка у мужа, а то и она бы душу мотала. Сергей успокаивал девчонку, объяснял, что приехать за нею в два часа ночи было бы неудобно перед Зинаидой Петровной, а сейчас тем более, и с утра он обязан быть в штабе, но вечером они запрутся только вдвоём и… Потом он понял, что Радость его просто не слышит, и стал говорить, что любит её, что целует её глаза, её распухший сопливый нос, её удивительные плечи и потрясающую грудь. Под этот бессвязный лепет Ленка затихла, даже, кажется, улыбнулась и начала кокетничать. Короче, так ночь и прошла.

Марков поднял на друга глаза.

– Какой день, какие войска?

– Пауки сцепились, – лихорадочно бормотал Владимир. – Усатый заподозрил Берию в заговоре. Хочет, – Лось энергично повернул навстречу друг другу огромные кулаки, будто выкручивал подштанники в швальне.

Сергей Петрович вспомнил вчерашние слова Заковского. Какая умница Лёва Задов! Но наверное, даже он не ждал, что все завертится так скоро.

– И что? – спросил он Лося.

– Как что? Ты сейчас бросишь пару батальонов с лёгкой артиллерией – для острастки – на Лубянку. И пару батальонов – на Кремль. Охрану я нейтрализую, ворота открою. Свернём шейку вождю, прислоним к стенке Берию со всеми его присными. И всё, свобода!

Марков потёр ладонями лицо. Башка совсем не варила. Постарел, что ли? Раньше за неделю часика три соснёшь, и всё равно как молодой огурец. А тут ночь всего не поспал, а ощущаешь себя варёной курицей в чемодане у командированного. Птица привиделась как настоящая: пухлая, бледная, в толстой, покрытой пупырышками, коже.

Господи, о чём он думает? Сколько они мечтали о таком повороте судьбы! Посмотреть в глаза всем, кто мучил, запугивал, калечил его, Володьку, Радость – всю страну, когда они будут стоять перед дулами автоматов.

А немецкие дивизии на границе? Кому-то из оставшихся вождей обязательно придёт в башку, и на взбунтовавшихся бросят верные части – найдутся такие. Как ты сам вчера говорил: «Подарочек фюреру от Бреста до Владивостока»?

– Хорошо, свобода, – бесцветным голосом произнёс Сергей, глядя снизу вверх – сидящий стоящему – в глаза Лося. – А дальше что? Кто станет управлять страной, защищать её? Как только мы тут зашебуршим, фрицы и гансы, не дожидаясь полного разворачивания войск, рванут вперёд.

– Ну и что? У нас там войск…

– У нас там полный образцово-показательный бардак. А тебя и меня в случае бунта авиация накроет прямо в Кремле по распоряжению товарища Молотова-Маленкова. Или всесоюзного старосты сифилитика Калинина. И начнут грызть друг другу глотки за должность самого верхнего. Пока будут барахтаться, уже и господин Гудериан в ворота постучится. Дулами танков. Ты пойми, Володя, сегодня такое положение, что нельзя без Сталина. Не потому, что он хороший. Он может быть какой угодно сукой. Но вся страна замкнута на нём. Так что, извини, я тебя не поддержу. Больше того, любую попытку переворота пресеку всеми имеющимися в моём распоряжении силами.

– Ты что, Серёжа? – В голосе Лося была мука. – Мы же друзья.

– Прежде всего мы – русские офицеры. Наша работа – страну и народ от иноземцев оборонить. Ты что, хочешь, чтобы в твоей Старо-ниже-чего-то-там гитлеровский унтер царствовал?

– А бериевский уполномоченный лучше? Сказал бы честно: «Прикормил меня наш великий и мудрый, лучший друг физкультурников». Эх ты, не думал, что ты окажешься даже не сукой, а подсученком. – Бывший зэк всё больше распалялся. – Ладно, – заорал он, – беги, защищай своего любимого рябого вождя, пока его собственный холуй кровавый на крюк за вонючее ребро не повесил. Да не забудь его в жопу поцеловать!

Лось выскочил в приёмную, так хлопнув дверью, что с потолка посыпалась штукатурка.

Марков остался сидеть за столом, тупо глядя на разводы лакированной древесины. Он думал, какая паскудная штука – жизнь. Наша жизнь, во всяком случае. Как ни странно, Сергей Петрович испытывал чувство стыда перед Сталиным. Возможно, его стоило убить. Но пользоваться благоволением этого немолодого, матёрого человека и одновременно плести заговоры за его спиной, обзывать его полуприличными кличками нельзя. Этим унижаешь не его – себя. Так Марков чувствовал, хотя связно объяснить и логически обосновать ничего не смог бы.

В то же время военный никогда не смог бы прийти к Сталину и рассказать о планах Лося. Это значило донести и обречь единственного друга на мучительную смерть и было чудовищно и совершенно невозможно.