Возвращаюсь в свой кабинет. Из окна вижу стаю примерно из пяти репортеров, сгрудившихся в конце моей подъездной дорожки. Имя Нила Люишема, должно быть, уже обнародовано. Они наверняка захотят расспросить меня о бабушке. На окне кабинета нет ни жалюзи, ни занавесок. Могут ли они меня увидеть? Это просто кошмар. Я не хочу, чтобы мне пришлось разбираться с этим в одиночку, когда Том на работе, а мамы нет дома. Опускаю голову на руки и издаю стон, к горлу подкатывает тошнота. Чувствую, как Снежок прижимается к моим ногам, и наклоняюсь, чтобы погладить его по голове. Он всегда ощущает, когда я нервничаю.
Возле моего уха вибрирует телефон, и я поднимаю голову. На экране высвечивается сообщение от папы.
Я не отвечаю. Вместо этого открываю электронную почту, чувствуя внезапный прилив адреналина.
Папа, как и обещал, сфотографировал содержимое досье Шейлы Уоттс. Оно совсем небольшое: несколько статей из разных региональных газет в районе Кента о том, что она утонула, и несколько листов бумаги, похоже, вырванных из линованного блокнота. Я не могу разобрать написанное: это сплошные точки и символы. Я распознаю это как стенографию – видела, как папа использует ее, когда принимает телефонные сообщения. Прокручиваю вниз. Последняя фотография – вырезка из национальной газеты, той самой, в которой работает папа. Статья была написана в 1978 году и посвящена не Шейле, а преступлению, которое произошло в начале 1950-х годов. Я просматриваю ее, не понимая, какое отношение она имеет к делу. Может, ее положили в дело Шейлы по ошибке? Я откидываюсь на спинку кресла, разочарованная. Здесь нет ничего нового. Разве что в стенографических заметках что-нибудь обнаружится…
Уже собираюсь закрыть письмо, когда что-то в последней статье привлекает мое внимание. Подпись журналиста. Я присматриваюсь. Статью написал некто Нил Люишем.
Я сразу же звоню папе. Судя по шуму на заднем плане – телефонные звонки и общая рабочая суета, – определяю, что он все еще в редакции. Я начинаю рассказывать обо всем быстро, едва переводя дыхание, пока папа не прерывает меня, говоря, что только что узнал от «источника».
– Конечно, так и есть. Твоя бабушка могла быть в отъезде, когда это случилось, – говорит он. – То, что он умер, когда она жила в доме, не означает, что она обязательно знала об этом. Могла и не знать, если у нее были квартиранты.
– Понимаю. Странно, но статья в папке, которую ты прислал, написана именно этим человеком, – говорю я, и по рукам у меня бегут мурашки, когда я думаю об этом. – Похоже, что Нил Люишем работал в «Миррор» в конце семидесятых годов.
– Мне это имя тоже показалось знакомым – подтверждает папа. – Хотя он работал здесь задолго до меня… Посмотрим, что я смогу выяснить. Возможно, он был внештатным сотрудником. Статья написана о Шейле?
– Нет. Похоже на какую-то подборку фактов. В ней не упоминается имя Шейлы. Ах да, – внезапно вспоминаю я. – Не мог бы ты расшифровать для меня стенограмму на четвертой фотографии?
– Да, я отметил это. К сожалению, это похоже на систему записи Питмана. Я могу расшифровать только стенографию по системе Тилайна. Но я поспрашиваю. Кто-то из старших коллег может знать ее.
– Спасибо, папа. – Я ощущаю укол раскаяния. – Прости, что прошу тебя об этом. Ты, должно быть, и так забегался… Когда ты заканчиваешь работу?
Я бы хотела, чтобы он нашел себе хорошую девушку. Я беспокоюсь, что он слишком много работает.
– Тебе не нужно извиняться за то, что ты просишь меня о чем-то, – мягко отвечает он. – И я уже скоро пойду домой. Да, и еще, Сафф: если тебя будут доставать репортеры, просто скажи им, что Юэн Катлер из «Миррор» – твой отец. Это заставит их отстать.
Я заканчиваю разговор, чувствуя себя лучше. Потом встаю и выглядываю в окно – как раз вовремя, чтобы увидеть, как трое оставшихся журналистов уходят вниз по холму.
Я снова звоню маме на мобильник, но ответа нет. Это уже третья попытка с тех пор, как уехали детективы. Мои внутренности грызет тревога. Мама всегда берет трубку, когда я звоню. Что, если с ней что-то случилось? Что, если она встретилась с Аланом Хартоллом, а тот оказался не просто стариком, а буйным психопатом? Мама так увлекается, что не думает об опасностях. Она считает себя неуязвимой. Бабушка рассказывала мне истории о том, как мама возвращалась из города автостопом, когда была подростком, и я знаю, что она рассказывала мне эти истории как предупреждение, чтобы обезопасить меня, но ей не стоило беспокоиться. Я бы никогда не стала такой безответственной.