Парад Победы

Единственное, что нас выручало, так это твердое управление. И не только в полку, но внутри каждого батальона и надежная связь нашей батареи со всеми командирами батальонов, а также наличие большого количества боеприпасов на огневой позиции. Поэтому, _[204] прекрасно расположив батарею в небольшом овраге приблизительно в центре полка и заняв отличный наблюдательный пункт, с которого просматривался практически весь боевой порядок полка, я мог по заявке каждого из комбатов своевременно и надежно наносить поражение контратакующим немцам, перенося огонь с одного фланга на другой или ведя его перед центром боевого порядка. Это было действительно надежным огневым прикрытием наших стрелковых подразделений. Учитывая, что по каким-то неведомым для меня причинам поддерживающего артиллерийского дивизиона от артполка дивизии у нас не было, то главную роль в подавлении противника и нанесении поражения его контратакующим цепям наносила наша батарея 120-мм минометов плюс минометные роты батальонов и один взвод 76-мм орудий (эта батарея понесла большие потери). За день было отражено девять крупных, хорошо организованных контратак, подавлен огонь артиллерийской батареи противника, уничтожено много огневых точек и дзотов (ЦАМО, ф. 33, д. 165, л. 338).

За умелые действия в этой сложной обстановке командир 26-го гвардейского корпуса генерал П. А. Фирсов наградил меня первым орденом — орденом Отечественной войны II степени. Кстати, практически в это же время случилось у нас и другое приятное событие — нам объявили, что введены офицерские звания, и командирам раздали соответствующие погоны. Мне старшина тоже принес, но объявил, что звездочек нет, их надо рисовать. Однако разведчик взялся их сделать из алюминия, точнее из алюминиевой ложки. Пришлось ему помучиться, пока вырезал шесть звездочек — по три на каждый погон, так как к этому времени я уже получил звание старшего лейтенанта.

В это весьма противоречивое, очень сложное время и в до предела накаленной обстановке командиром _[205]

нашего 100-го гвардейского стрелкового полка был назначен полковник М. И. Шапошников. Это был умный, очень внимательный и глубокий человек. Каждое его распоряжение было продуманным, никогда не отменялось, а только корректировалось, если того требовала оперативно-тактическая обстановка. Особо бросался в глаза (на фоне других) его метод управления — ни одно распоряжение, независимо от накала обстановки, не отдавалось с надрывом. Наоборот, чем сложнее была ситуация, тем спокойнее становился наш комполка. Однако действовал всегда твердо и решительно. И еще одна замечательная его черта — исключительная внимательность. Вот пример. Один из батальонов попал в крайне тяжелую ситуацию — перекрестным огнем противник полностью простреливал местность, где залегли наши подразделения. Единственный выход — это зарыться возможно глубже в землю. Но ведь надо же наступать! Командир батальона по радио прямо открытым текстом дает мне координаты трех дзотов, которые не дают поднять головы. Два из них — перед фронтом батальона — я подавил сразу. Но с третьим, самым опасным, ситуация складывалась крайне тяжелая — наша пехота подползла к нему буквально на 100–120 метров и дальше — ни шагу. Пришлось пристреливать не классическим способом (брать в «вилку» и т. д.), поскольку можно было ударить по своим, а постепенно, с дальних рубежей на территории противника подтягивать разрывы к блиндажу как бы с тыла. Наконец мне удалось сделать это. Однако возникла другая опасность. По законам баллистики и тактико-техническим данным системы и боеприпасов, мина могла значительно отклониться, плюс некачественный или сырой заряд — и беда неизбежна: разорвавшись в боевых порядках своих войск, мина унесла бы и жизни многих наших бойцов, и подорвала морально-боевой дух оставшихся в живых. _[206]

Что может быть хуже, когда свои стреляют по своим? И все-таки надо было рисковать и стрелять. Другого выхода не было — противник хоть и не применял артиллерию и минометы по нашей пехоте по той же причине непосредственного соприкосновения, но пулеметным огнем продолжал выбивать личный состав. И я пошел на риск.

Сосредоточив огонь всей батареи на этом опасном дзоте, «подтянув» разрывы каждого миномета, дал залп фугасными минами. Лишь одна мина отклонилась и взорвалась на нейтральной полосе, не причинив нам ущерба (взрыв фугасного снаряда или мины любого калибра для открытой пехоты не имеет особой опасности). Эффект был исключительный. Я дал команду дать еще три залпа. Дзот заглох, а пехота с криками «ура» бросилась вперед. А потом, ведя впереди пехоты в 300–400 метрах неподвижный заградительный огонь то на одном направлении действия батальона, то перенося этот огонь на другое направление, обеспечил продвижение пехоты и, к всеобщему нашему удовлетворению, сделал доброе дело. Один из моих разведчиков, когда фактически «узел» был уже развязан, сказал:

— Товарищ старший лейтенант, скажу честно, мы очень боялись и очень переживали, не дышали, ожидая результата. Только сейчас наступило облегчение.