Парадокс о европейце

– Разумеется, нет.

Но едва Иозеф, решительно забраковав метемпсихоз и отказавшись от реинкарнации, остался в камере один, с ним стали происходить воистину мистические вещи. Скажем, в пролетарской морде следователя Праведникова, которую он безуспешно попытался воспроизвести по памяти, ему отчетливо увиделись обезьяньи черты Бабуния. Да-да, у этого maverick[6], как у всякого лицедея, была мерцающая внешность. То он походил на простодушного балканского крестьянина, то в нем проглядывало нечто определенно бандитское…

Видно, отвлеченные беседы утомили следователя. На третий день он спросил:

– Вот вы показали, что родились в Италии. Эх, нам бы повидать заграницу… – Это о себе он, кажется, заговорил во множественном числе. И глаза его вдруг наполнились настоящими слезами. Что ж, товарищ с такой чувствительностью и такими настроениями долго в чекистских рядах не протянет (16). – Вам к тому же удалось обзавестись американским паспортом?

Иозефу пришлось бегло повторить вехи заграничной своей биографии. Едва он дошел до Калифорнии и встреч там с русскими и американскими социалистами, следователь насторожился. Так-так, сказал он, внимательно вас слушаю

…

Об этом они не знали. Да и откуда им было знать. В краткой своей автобиографии, поданной в органы вместе с просьбой разрешить ему выезд в качестве врача к республиканской армии в Испанию, об этом он не упоминал. Сейчас Иозеф бегло и сухо рассказал о калифорнийском социалистическом сообществе. На сей раз он позволил себе припомнить и имена: эти люди жили в Америке в начале века, и вряд ли Лубянка могла до них дотянуться. А ночью в камере Иозеф вспомнил ровное в тихие дни дыхание Тихого океана. И сиреневые сумерки, черные силуэты сосен на фоне еще ярко-синего, совсем итальянского калифорнийского вечернего неба. В этот час отяжелевшие чайки, отобедав рыбьей требухой, оставшейся от утреннего fish-market’а[7], летели низко над волнами, возвращаясь домой на скалы и рифы.

Воспоминания делались все отчетливее. Среди прочего Иозеф вспомнил и рауты у гостеприимных сестер Стрелецких.

Богатые викторианские дома, претерпевшие, однако, и влияние колониального стиля, располагались вокруг Alamo Square park, это место обыватели для простоты иногда именовали Postcard Row – там было почтовое отделение. Тогда это был новый и модный район, так что глава семьи Элиас Стрелецкий не поскупился и потратился, чтобы

его девочки жили в порядочном месте.

Само строение внешне было не слишком броским. Особняк без колонн на фасаде и без каких-либо украшений: простое высокое белое крыльцо, обсаженное пышноголовыми кастильскими розами. Внутри же дом был просторен. Семья – гостеприимна и сестры – молоды. Младшей Мартуше, как она любила сама себя называть, всегда в третьем лице, было столько же, сколько сестре Иозефа Стефании – тогда сестрица еще не помышляла о замужестве. Но не в пример ей, Мартуша отнюдь не страдала стеснительностью. А старшая сестра Анна Стрелецкая была младше Иозефа всего тремя годами… Естественно, по субботам дом бывал полон гостей – вольнодумное семейство не соблюдало шабат, – среди которых, разумеется, преобладали молодые люди.

В этом доме никак нельзя было помыслить его встретить. Бабуния преобразился. Был он в строго застегнутом черном сюртуке, но с художественно изжеванным нашейным шелковым платком, с потертым моноклем поцарапанного стекла. Монокль был приобретен, верно, по случаю, на garage sale[8], найден среди стопок и графинчиков, кожаных кисетов с индейской вышивкой, солдатских бензиновых зажигалок, синих граненых бокалов и часов на цепочке, которые непременно, с высокой точностью встанут ровно через две минуты после совершения сделки.

– Авантюрист на сей раз оказался, – теперь об этом можно говорить

, подмигнул он Иозефу на правах старого знакомого, – левым социалистом-революционером, едва ли не подручным Азефа. И никаким не Бабуния, но Георгием Герцо€вичем, в русских социалистических кругах более известным как Гоша Герц. Родился он в черте оседлости, в Таврово. По наследственной профессии провизор, как и хозяин дома. С бабушкой русской нелегальщины Брешко-Брешковской создавал бюро по изготовлению фальшивых паспортов. Она, незабвенная, и наставила меня на путь революции, шептал Бабуния, он же Гоша Герц, на путь, с которого я больше уж никуда не сходил.

Иозеф был уверен, что и на этот раз Бабуния завирается. А, впрочем, черт его знает…