Парадокс Вазалиса

— Смею вас заверить, мы располагаем гораздо лучшими средствами защиты, чем большинство музеев.

— Хорошо… Значит, главное — не паниковать, да? Случись у меня приступ клаустрофобии, мне нужно лишь нажать на кнопку — и вы тотчас же прибежите.

— Мой кабинет находится на первом этаже, сразу за кабинетом мсье Штерна, так что мне останется лишь подняться по лестнице. Но подобное положение вещей вам придется терпеть не долго. Как только ваши биометрические данные будут зарегистрированы, вы получите полную свободу передвижения.

— Чудесно.

— Уверены, что вам больше ничего не нужно?

— Абсолютно. Так что можете идти работать.

— Что ж, до скорого.

Выйдя из библиотеки, Нора приложила большой палец правой руки к считывающему устройству и набрала код закрытия двери. Световой датчик щита управления сменил цвет с зеленого на красный, и массивная бронированная плексигласовая плита встала на место.

В комнате воцарилась мертвая тишина, словно внешний мир вдруг перестал существовать. Валентина прижалась лбом к плексигласу и так, неподвижная, простояла несколько долгих секунд. Через непроницаемое панно она различала мимолетные тени, но чем — человеческим присутствием или же простыми изменениями свечения — они были вызваны, понять так и не смогла.

Поборов желание проверить, функционирует ли интерфон, она поставила чемоданчик на стол и принялась извлекать необходимые для работы вещи — несколько пар перчаток, набор кистей различной величины, пинцеты, вату, промокательную бумагу, небольшие пузырьки с дистиллированной водой, спиртом и самыми разнообразными химическими реактивами, — которые тотчас же заняли свое место вокруг футляра.

Работая в Лувре, она приступала к реставрации лишь после наведения справок о произведении, с которым предстояло работать, по всем имеющимся в ее распоряжении документам. И лишь проникнув в самые глубины сознания автора, распознав тонкую механику его техники, она убирала документы и принималась за работу.

Валентина выбрала профессию, предполагавшую тесное переплетение ручного труда и умственной активности. Для нее физический контакт с материальной основой произведения всегда был неразрывно связан со стимулированием ее собственного мозга. То, что она делала в своей мастерской, где ежедневно приходилось корпеть над жалкой мазней, Валентина реставраторской работой не считала. Использовать серые клеточки ей приходилось нечасто — тот факт, что они, как правило, отдыхали, на качестве никак не сказывался.

Судя по всему, Элиас Штерн это отлично понял. То, что он предложил ей, было настоящим интеллектуальным возрождением.

13

Штерн смерил мужчину, который сидел напротив, на стуле, стоявшем перед его рабочим столом, и которого он знал под именем Жюльена Сореля, суровым взглядом.

— Уже устали, мсье Сорель? — спросил он строго.

Посетитель тут же перестал зевать. Он едва не возразил хозяину дома, что на часах нет и десяти, и что он лишь сорок минут назад сошел с самолета и не имел возможности ни принять душ, ни переодеться, ни, тем более, позавтракать.

Изначально встреча должна была состояться лишь на следующий день. По крайней мере, об этом договаривались — и уже давно — их секретари. Вот почему, сойдя с самолета, Сорель последовал за водителем Фонда без всякой задней мысли и сел в припаркованный у аэровокзала роскошный лимузин с мыслью о двадцати четырех часах отдыха в гостиничном номере. Но вместо этого получил неожиданную встречу в особняке старого торговца.

Сорель ненавидел всякого рода неожиданности. Ему нравилось быть готовым к любым случайностям. Его педантичность часто превращалась в маниакальность. В этом не было ничего плохого. В его профессии, напротив, это скорее являлось необходимым качеством, по крайней мере, для того, кто не спешит умирать. А Сорель намеревался прожить долгую жизнь.

Неожиданное приглашение его весьма нервировало. Штерн явно рассчитывал вывести гостя из себя, чтобы получить психологическое превосходство. Стратегия не оригинальная, но действенная. Сейчас Сорель был не в состоянии мыслить ясно и оттого злился.

Только бы не ввязаться в спор. Он проделал далекий путь не для того, чтобы высказать в глаза Штерну всю правду о его манере принимать гостей — это можно было сделать, не покидая кабинета, оставаясь за тысячи километров отсюда, а главное — в разумное время. Избежал бы восьмичасового перелета и по меньшей мере трех дней акклиматизации.

К тому же Штерн мог, как только бы за ним, Сорелем, закрылась дверь, донести его слова до начальства. Торговец картинами знал несколько прямых номеров «шишек», доступа к которым Сорель не имел, даже несмотря на семнадцать лет работы на контору.

Он отнюдь не горел желанием рисковать карьерой ради никому не нужного апоплексического удара, поэтому решил вести разговор в осторожном ключе.

Слишком сильно затянутый галстук сдавливал горло, но он все же постарался задать регулярный ритм дыханию, для чего сконцентрировался на вдохе, сохранив при этом естественное выражение лица.

Голос его прозвучал совершенно естественно и бесстрастно.