Паракало, или Восемь дней на Афоне

— Как же вы на таможне будете? — задумчиво произнёс отец Никон.

Мы насторожились.

— А-а, говорите всем «доро». Это «подарок» по-ихнему. Господь управит. Ну, с Богом! Помогай вам, Матерь Божия!

Мы благословились, подхватили «записочки» и вышли за ворота подворья. Через полтора квартала встали передохнуть и переменить руки.

— А что он имел в виду насчёт таможни? — спросил Алексей Иванович.

Я пожал плечами.

— Наверное, вес. Сколько у тебя сумка весит?

— Откуда я знаю?

— И я не знаю.

— И что теперь?

— «Доро». Будем говорить на таможне: «доро».

— И «ортодокс».

— А это ещё что?

— Это значит — «православный».

— Спаси тебя Христос за вразумление. Бери «записочки»-то.

В переходе метро мы купили здоровущую матерчатую сумку и, впихнув в неё «записочки», чуть ли не волоком потащили в гостиницу. По дороге купили на утро кефира, перед сном помылись в душе и облачились в чистое — как перед битвой.

5

Утро праздника Казанской Божией Матери началось для нас по-военному чётко. Подъём. Умывание. Утреннее правило. Плотный завтрак. Сдача номера. И перемещение с тяжестями к Павелецкому вокзалу.

А тишина какая кругом! Народу — никого, машин — никаких, и потому нас напугало дребезжание подкравшегося сзади трамвая. Мы даже не подумали, что можно две остановки проехать. Своё надо нести самим. Это как в крестном ходе. Я, когда первый раз шёл, предложил одной бабушке, которая, казалось, вот-вот упадёт впереди меня, понести её сумку. В ответ услышал: «Спасибо, сынок, свои грехи сама носить буду». И мне стало стыдно, что часть своей поклажи, которая не должна была пригодиться до следующего привала, я забросил в услужливый «рафик».

Судя по «запискам», грехов у нас хватало. А за плечами у каждого рюкзак, в которых самый большой объём занимала водка. Что, в общем-то, тоже символично.

Дошли до храма. Он ещё только наполнялся людьми, но во всём чувствовалась праздничность — все вокруг были по-особому приветливы и нарядны.

Времени у нас было только свечки поставить и попросить Покрова у Божией Матери. Как чудесно, что наше паломничество начинается в праздник! Мы задержались в храме дольше намеченного чётким утренним военным расписанием, и я уже сам чувствовал, будто кто-то подталкивает: идите, идите, всё будет хорошо.

Как раз успели на скоростную электричку в Домодедово. Ещё успели взвесить багаж — потянуло на пятьдесят пять килограммов. В электричке я поделился своими опасениями с Алексеем Ивановичем. Дело в том, что за границей мне бывать приходилось, в том числе и с грузом. И в мозгу отложилось, что багаж не должен превышать двадцати килограммов, а ручная кладь — пяти. Как ни раскладывай вещи — пять килограммов выходили лишними. «Записки» мы оставить не могли.

— Придётся оставлять водку, — подвёл итог я и сурово посмотрел на Алексея Ивановича: — Осилишь? Не выбрасывать же…

Алексей Иванович посмотрел на меня с ужасом. Потом вздохнул:

— Всю — нет.

Я, конечно, веселился и потешался над бедным Алексеем Ивановичем, который с детской искренностью (если, конечно, так можно сказать о водке) воспринял ситуацию. На самом деле меня не покидала необъяснимая уверенность, возникшая в церкви, что всё будет хорошо. Ну, не везём же мы ничего лишнего!

А если везём?

И вдруг я вспомнил, что отправлявший нас грек сказал, что этим же рейсом летит с нами его сотрудник, который должен нас доставить на автовокзал и отправить в Уранополис. Ну неужели пять килограммов-то не возьмёт? И я поспешил утешить Алексея Ивановича, а то он и в самом деле испереживался: сейчас начинать освобождаться от лишних килограммов или всё же дождаться таможни?

Однако радость от встречи в аэропорту с греком быстро развеялась — у него самого веса оказалось под завязку. Алексей Иванович снова стал серьёзен и грустен одновременно, и я, оставив его наедине с грузом, отправился шататься по аэропорту, словно должно было что-то попасться, что решило бы нашу проблему. Когда вернулся, по радостному лицу Алексея Ивановича понял, что пьянства он избежал.

— Наш-то грек, — сообщил он мне, а я отметил, как у нас быстро всё становится нашим, — встретил каких-то своих греков, которые тоже этим рейсом летят, и те согласились взять часть наших вещей.

В общем, что-то в этом роде я и предполагал.

После того, как устроилось с грузом, было ещё одно мелкое недоразумение, когда Алексей Иванович никак не мог пройти через таможенную рамку и постоянно звенел, словно сотворён был не из глины, а из железа. Но всё оказалось проще — Алексей Иванович, отправляясь в паломничество, увешал себя иконками и крестами — их-то рамка и не принимала. Пришлось снять. Рамка, недовольно пискнув, всё-таки пропустила, и мы оказались за границей. То, что за границей, мы определили по огромным ценам за малюсенькую чашечку кофе.

— Ладно, — гудел милостиво Алексей Иванович, прилаживая на груди обретённые святыни, — хороший кофе.

У меня тоже было прекрасное настроение.

— Я, когда полгода назад летел, нам в самолёте вино предлагали.

— Тебе же нельзя? — подивился Алексей Иванович.

— Вот и я говорю: повезло тебе.