Параллельные общества

Альтернативное сознание группы охотников, которые движутся по миру, временно останавливаясь в разных местах, было подавлено, демонизировано и забыто. Они никогда не знали, кто завтра попадет в их сети и кто встретится им на пути. Все, что было у этих номадов, было «временным», и это не расстраивало творческих экспериментаторов. Они любили новое и временное. Такой тип психики был демонизирован победившим аграрно-авторитарным миром как легкомысленный, самоубийственный и порочный вариант «попрыгуньи стрекозы» и «перекати-поля». Между тем община ни перед кем не обязывалась существовать вечно (или какой-то «приличный срок»), ибо она не сдает зерно барину и жрецу, она не реалити-шоу, которое приносит кому-то доход. Она существует для своих участников как новая общность, дающая людям то, чего они не могли найти в большом обществе, она вовсе не для кого-то или чего-то еще — не для лидера, не для бога, не для примера правильной жизни, адресованного остальному человечеству. Поэтому община может существовать «временно», пока она кому-то нужна, не стесняясь этой «временности» и спокойно соглашаясь с ней. Именно эта «временность», синоним «хрупкости», ощущалась как нечто, требующее оправдания, в древних формах добровольных сегрегаций.

Это одна из причин апокалипсичности общин: да, наша община не навсегда, она хрупка, и потому нам остается думать, что и весь остальной мир скоро кончится вместе с ней. Такой ход мысли перешел даже к утопистам, мечтавшим изменить все общество целиком. Кампанелла планировал переход целой страны к мистическому коммунизму постольку, поскольку настают последние времена и скоро все услышат ангельские трубы финального суда над людьми. Анабаптисты Мюнстера отказались от личной собственности и отменили замки на дверях по той же самой причине: наступал апокалипсис. Осознавая свою «временность» как грех, община наделяет этой «временностью» и остальное, большое общество, как бы возвращает назад упрек: мы обособились и сегрегировались перед концом света, тотальной войной, упразднением прежней цивилизации — вот наше оправдание. Община рассматривает себя как чрезвычайный режим выживания последних времен. Зачаточным опытом современной автономной общины может быть просто временный палаточный лагерь. И никакого апокалипсиса.

Другая форма того же упрека относится к конкретным участникам сегрегации: «ты просто туда съездишь и вернешься», «тебе хватит пары дней… недель… месяцев… лет». И тут тоже не ясно, почему долговременность — позитивный показатель? Только потому, что в большом обществе кто-то займет твое место и ты отстанешь в общей гонке? Но захочешь ли ты вернуться на то же самое место? Участвовать в той же гонке за тот же приз, вернувшись в большое общество с новым опытом социального инобытия? Возможно, тебе нужен именно и только день, неделя, месяц или год в общине, чтобы получить особый опыт и потом вернуться в большое общество, или переместиться в другую общину, или, наконец, создать новую, еще не имеющую аналогов, добровольную сегрегацию с более подходящими тебе правилами. В большинстве современных автономных общин, даже в монастырях, кроме постоянных жителей, есть сезонные.

Слишком большие и долговременные надежды — это всегда слишком большие разочарования, особенно если это надежды на других, а не на себя. При всей презренной «временности» большинство добровольных сегрегаций дают их участникам новую интенсивность проживания (переживания) жизни, уникальный опыт других отношений с людьми, изучение собственных пределов альтруизма и способностей к взаимопомощи. Возможно, это и не должно длиться всю вашу жизнь, и вам нужен только период такой жизни. А если все же захочется так проживать всю жизнь, то у вас всегда остается возможность перемещаться из одной самосегрегации в другую или создавать новые, свои общины, ответвления прежних, что становится особенно актуально в случае успеха первоначальной общины, ее разрастания и неизбежной потери стартовой радикальности.

10/ Проблема высокомерия

Это почти неизбежно. «Пока Бог еще не отделил чистых от нечистых, стремящиеся к праведности обособят себя сами». Какой бы светской, творческой и социально горизонтальной не была ваша община, в какой-то мере это чувство охватит вас и заставит снисходительно смотреть на тех, кто остался в большом обществе. В Джонстауне высокомерие переросло в идеологию демонстративного революционного самоубийства: мы слишком хороши для этого мира и его нечистых людей. В Израиле всем известно, что именно жители кибуцев — самые высокомерные граждане, считающие себя подлинными израильтянами, хранящими национальную культуру и религиозную традицию. На тех, кто живет в городах «обычным образом», они смотрят свысока и стараются с ними не смешиваться: даже когда приглашают горожан в кибуц на сезонную работу, то живут, едят, поют и танцуют отдельно.