Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

…сама по себе напряженная ситуация для посторонних созерцателей ее должна быть менее напряжена, чем для участвующих в ней лиц. Чем больше созерцатель осведомлен обо всех обстоятельствах дела, тем, очевидно, спокойнее и беспристрастнее он должен его рассматривать. [Петровский 1927: 88].

Именно так и ведется рассказ. Рассказчик строго выдерживает тон на протяжении всего повествования. По представлениям Петровского, «единство аспекта обусловливает, таким образом, повышение динамики рассказа. Тем самым оно является существеннейшим моментом в динамической структуре новеллы и помимо своей естественной функции как момента вообще объединяющего» [Петровский 1927: 90].

В новелле «Обед с вождем» Сталин выступает в качестве провокатора реакций. Собственно, самого Сталина, разумеется, на вечеринке эмигрантов в Америке быть не может, он давно умер. Однако появляется его двойник. Ситуация нарочито усложняется. Гости ждут актера, который удачно воплощает Сталина. За гостем в аэропорт едет хозяин дома. Когда они возвращаются из аэропорта, гостем оказывается именно Сталин: «…в комнату, где мы пировали, торопливым шагом вошел Сталин» [Шраер-Петров 2016: 202]. Нигде не говорится, что он актер, играющий Сталина, фактически двойник. Примечательно раболепие и подобострастие, с которым гости и хозяева подыгрывают Сталину. Когда он входит – заведомый двойник! – гигантского роста хозяин съеживается и семенит за ним: «Гриша как бы сократился в росте, съежился. Шажки стали мелкими и голова внаклонку» [Шраер-Петров 2016: 203]. Двойник напивается, не особенно налегая на закуску, плебейски смешивая «Алазанскую долину» с водкой «Серый гусь», а ведь еще совсем недавно в коллективном воображении собравшихся он плавал «где-то вне реальности прекрасного застолья» [Шраер-Петров 2016:203]. Ему неохота знакомиться с собравшимися, незачем запоминать их имена: все станет на свои места «по ходу» застолья.

Но застолье для двойника – возможность задавать вопросы, по сути допрашивать. Разрыв дистанции между ним и другими участниками застолья позволяет задать любой вопрос. Эти вопросы являются проверкой мифологического мышления автора.

В актера вселяется настоящий Сталин: он помнит фамилии давно умерших людей, помнит детали и подробности. Весьма скоро становится ясно: заезжий грузинский актер из театра Марджанишвили превратил двойничество в свою главную профессию. Быть двойником Сталина для него радость и прелесть. Актер помнит антисталинскую поэму, написанную рассказчиком в 1956 году, вспоминает встречу с молодыми художниками из эмигрантской застольной компании, на которой они присутствовали полвека назад, потом вспоминает встречу с физиком-ядерщиком, отцом Жоры. Он не просто изучил биографию Сталина, его ближний и дальний круг: актер стал нестареющим портретом Дориана Грея, причем оригинал, увы, не отличается красотой уайлдовского героя:

Лицо у него было нечисто выбрито, или так казалось из-за неровной рябоватой кожи – следствия перенесенного фурункулеза или даже оспы. Но усы! Классические усы Вождя.

У детей сталинской эпохи остался в памяти портрет Сталина во френче или шинели, маршальской фуражке, с трубкой, на горловину которой упирались усы. Усы любимого Сталина [Шраер-Петров 2016: 206].

Усы в новелле воспеваются как главный атрибут вождя. Они становятся деталью-мотивом, которой отведено место в конце новеллы.

Только два гостя задают Сталину вопросы, и эти вопросы говорят прежде всего о самих вопрошающих. Пара из Еревана, Влад и Ася, любят задавать вопросы «с психологической подкладкой», но, как пишет рассказчик, их самих «советская подкладка не отпускала» [Шраер-Петров 2016:207]. Их проблема – как решить карабахскую проблему «психологически». Та же проблема волнует и хозяев, смешанную армяно-азербайджанскую чету. Психология, впрочем, не сталинское дело, его рецепт – расстрелять зачинщиков с обеих сторон. Однако зачинщиками национальных конфликтов дело не ограничится: теперь Сталин-актер разъяренно атакует молодых художников: «Враги и предатели уничтожили мои портреты и мои скульптуры, чтобы унизить достоинство нашей социалистической Родины! А вы и не попытались защитить и сохранить произведение искусства. Разве я не прав?» [Шраер-Петров 2016: 209].