Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме

В то время как умирал император, в одном из домов Зильбрюке, через который проходил паломнический путь к месту поклонения Пресвятой Деве в Финстерн Вальде [250] , некая почтенная женщина ждала ребенка, находясь на первом или восьмом месяце беременности. Не имея источников, мы избегаем называть более точные сроки, боясь погрешить против истины. Об этой айнзидельнской свечнице нам известно лишь, что она жила в Этцеле, была замужем за швабским дворянином и имела по меньшей мере одного ребенка. Ее муж, Вильгельм фон Гогенгейм, по некоторым достоверным данным, занимал должность лиценциата медицины и был единственным светским врачом в Айнзидельне, получившим полноценное академическое образование. По всей видимости, среди его пациентов были насельники и слуги монастыря, крестьяне и ремесленники, не говоря уже о многочисленных паломниках, которые в летние месяцы толпами двигались по дороге святого Иакова. Безупречный шваб с приятными чертами лица и нежным, меланхоличным взглядом, он всю жизнь стремился к сытой, спокойной жизни. После 1493 года он оставался в Айнзидельне еще шесть лет, пока был в силе вечный мир. Если зальцбургский портрет Вильгельма фон Гогенгейма достоверно передает его внешность, можно предположить, что отец знаменитого врача и ученого затмевал своим обликом скромную свечницу из Айнзидельна. Особенно в то время, когда она готовилась родить ему сына. Согласно парацельсовской теории, внешность и поведение беременной женщины не отличаются красотой и благородством. Однако, как следует из «Великой астрономии», беременная женщина неприглядна лишь в глазах людей, но не Бога. Человеку свойственно презирать все несовершенное. Он с отвращением смотрит на некрасивое, уродливое существо и не задумывается над тем, что дураки подчас побеждают мудрецов своим остроумием (IX, 50). Люди часто замыкаются на внешности и не хотят проникнуть в душу человека: «Неудачное расположение звезд и сочетание элементов пагубно отражается на внешности. Однако, когда человек умирает, разве внешность не становится еще более безобразной?» – вопрошал Парацельс (IX, 50).

Гогенгейм, не отличавшийся красотой, шутливо сравнивал свой горб с лютней и на протяжении всей жизни стремился проникнуть сквозь внешность человека в идею Бога, вложенную в сердце каждого. Согласно его концепции, эта идея вечна, и природа не может ее разрушить или повредить. Неизменность и постоянство идеи проявляется во внешности, которой присущи те же свойства. Даже если человек, будучи уродлив от рождения, подвергается насмешкам со стороны окружающих, его внешность от этого не меняется. «Природа здесь сама высмеивает себя. Она видит, как то, что она пыталась умертвить, издевается над ней же» (IX). Природу Гогенгейм сравнивает с цеховым мастером, который самокритично оценивает созданные им изделия и смеется над ними. Отношение Гогенгейма к уродам, которые несут внутри себя образ вечной красоты, служит теоретическим обоснованием идеи о неотъемлемом достоинстве любого человека и одновременно является одним из основополагающих пунктов ориентированной на пациента медицинской этики. Оно напоминает нам о парадоксе святого Бернара Клервоского, согласно которому в мире должен царить порядок, поскольку этот порядок до сих пор еще не установлен. По сути дела, мы сталкиваемся здесь с психологией уродства, которое, несмотря на плачевную судьбу, сопутствующую его носителю от рождения (в случае с Парацельсом сюда же относится и крепостная зависимость), не лишено достоинства и достойно доверия. С этой точки зрения Теофраст стоит ближе к горбатому карлику Наперсточку из кельтской сказки, чем к идее памятника Парацельсу, разработанной Альфонсом Маггсом: «Айнзидельнской женщине с двумя детьми как символу материнского здоровья, о котором так много говорится в работах Парацельса и которое так важно сегодня» (Бетшарт). [251]

Наперсточек благодаря своему горбу не погиб в царстве нимф, поскольку сумел развлечь их игрой на лютне. Смысл этой сказки как нельзя более точно соответствует идеям Парацельса о здоровье. И напротив, учение о матрице или судьбу известнейшего сына Айнзидельна нельзя свести к современной идеологии материнского здоровья.