Пари с будущим

И в самом деле: все горло Степухи было темно-синим — сплошной кровоподтек. Зрелище не из приятных.

Еремеев сел, мазнул пальцами по кадыку, взглянул на руки. Ладони тоже оказались синими.

— Блин! Черемуху раздавил, свитер изгваздал…

Похоже было на то, что под высокий ворот его свитера каким-то образом затесалась ягода с одного из деревец, под которыми мы в тот день проходили, между делом ощипывая каждый по штучке — по две. И во время своего дурацкого розыгрыша, хватаясь за горло, Степка ее раздавил.

— Кстати, — сразу же забыв о выпачканной одежде, подметил он и вытер руки о траву, — если и правда отравитесь каким-нибудь мухомором, ищите растение с такой кругленькой черной ягодкой, — Степуха скрутил большой и указательный пальцы между собой, показывая размер ягодки. — А если цветет, то лиловым колокольчиком. Это белладонна… ну или, проще, красавка. Надо ее лист покурить, дымом подышать — и полегчает сразу. В ней есть атропин, он нейтрализует некоторые токсины. А вообще, дятлы вы мои неученые, до смерти отравиться можно только поганками. Особенно бледной. Но надо иметь много ума, чтобы жрать поганки.

— С тебя станется! — сквозь зубы процедила Ленка, подавая ему руку и вставая с его помощью с земли, а Степка, беззаботно смеясь, погладил ее живот, чмокнул в висок и сказал:

— Ладно, все фигня! Кому суждено сгореть, тот поганками не отравится…

Я поймал себя на том, что лишь с воспоминанием этой его фразы улыбка скатилась с моего лица. А так все это время я глядел на Ленку со Светиком и улыбался. Их со Степкой дочка, которую они сразу же после Ленкиного УЗИ, где выяснилось, что у них девочка, назвали Светланкой, родилась через две недели после той грибной прогулки. И ей было полтора года, когда Степухи не стало. Конечно же, отца она совершенно не помнила…

Обычно всегда в этот день на могиле Еремеева лежал снег, но сегодня она темнела мокрой землей. Ближе к лету на ней расцветут сначала ландыши, потом нарциссы, а после — ирисы, посаженные Ленкой и его мамой. А сейчас лишь несколько прошлогодних листочков березы налипли на мраморный памятник да несколько сосновых веток упали на плиту. И еще по соседству появилось свежее захоронение какого-то древнего дедка. И Степка, улыбаясь, смотрел на нас из своей овальной рамки, а под фотографией прямо в мраморе было выгравировано: «Еремеев Степан Александрович», и даты: 14/III/1981 — 14/III/2008.

Погода изменилась, набежали тучи.

«Привет! — мысленно сказал я ему, как живому. — Еще два года — и ты уже всегда будешь младше меня»…

Дурацкая мысль, но уж пришла такая…

Ленка заменила и зажгла свечку в маленькой лампадке в изножье могилы. Мужики выставили на ничейный металлический крашеный столик пару бутылок водки, выложили какую-то снедь для закуси, гирлянду вставленных один в другой пластиковых стаканчиков. Поглядывая на отцово фото, Светик положила прямо на памятник две алые гвоздики. Она ничего не понимала, просто ей всегда говорили, что этот красивый улыбающийся дядя — ее папа, и она любила его так, как дети любят сказки и волшебных героев. Мне вспомнились заключительные кадры «Охотника на оленей». Я был тут единственным, кто просто стоял и, ничего не делая, думал о своем.

Кто-то сунул мне в руку стакан, на четверть заполненный водкой. Николаич пролил немного ее на могилу, по обычаю. Я не хотел пить, но отказываться не стал и одним глотком влил в себя жгучую жидкость. Просто не верю, что от всех этих обрядов умершему становится легче. По мне так лучше просто молча постоять и повспоминать светлые моменты из безоблачного прошлого…

Вместе с горячей волной, хлынувшей по жилам, нахлынули новые воспоминания.

Мы сидели у костра на даче у Степухиных родителей. Все давно уже спали, даже отважная Ленка, уложив крикливую Светланку, отрубилась прямо на диванчике возле кроватки, а мы с ним вышли смотреть на звезды и тянуть коньяк.

— А ты знаешь, что раньше мертвых чаще сжигали на погребальных кострах, чем закапывали в землю? — ни с того ни с сего спросил Еремеев, поворошив угли и подкинув в огонь пару чурбачков.

Искорки наперегонки сорвались в небо и растаяли между скоплениями звезд рукава Млечного Пути.

— Не самая лучшая тема под коньяк, Степух, — промямлил я.

Глядя в это величественное небо, хотелось думать о вечном, а не говорить о смерти. Но Степке что-то не давало покоя. Может, он предчувствовал?..

— Да ладно, — засмеялся он. — Все там будем, отвар бессмертия еще не изобрели.

— Амриту, — подсказал я, вспомнив театр одного актера в лице Кирпичникова.

— Чего?

— Это из древнеиндийских мифов. Напиток богов так назывался — амрита. Он давал им бессмертие и все такое.

— А! Забавно, а звучит как «умри ты!» — блеснул эрудицией Степуха.

— Слух проверь. Это в переводе с санскрита «бессмертный»: «а» — отрицание и «мрита» — смерть. В нашем языке много слов, которые и по звучанию, и по значению похожи с ихними.

Степка, по-моему, пропустил мимо ушей мою воодушевленную лекцию, слово в слово повторяющую объяснения Кирпича, и снова повернул тему в свою колею: