Париж на три часа

— Ас вами у нас сложнее. Вы предстанете перед судом военного трибунала в Марселе… Прошу вас, господа, заранее экипироваться для столь дальнего дорожного путешествия.

Гидаль и Лагори тревожно переглянулись: заговор трещал по всем швам, и они заявили почти в один голос:

— Просим повременить с нашим удалением из Парижа, ибо вы сами должны понять, что надо собрать вещи, вернуть белье из стирки… уладить кое-какие дела.

Савари разрешил им отсрочить отъезд, а надзирательница Симоне в тот же день повидалась с Мале, предупредив его, что сроки мятежа следует перенести на ближайшие дни. Мале взвесил все обстоятельства и наказал сообщнице:

— Передайте Лагори и Гидалю, что в ближайшую из ночей их сон будет мною потревожен… неожиданно!

Встретив аббата Лафона, который при виде генерала пытался шмыгнуть за угол, Мале остановил его сердитым окриком:

— Стойте! Куда вы спешите?

— Я хотел бы навестить цирюльника, — растерялся аббат. — У меня уже заросла тонзура, не мешает ее выбрить…

Генерал бесцеремонно обнажил его плешивую голову:

— О создании тонзуры, я вижу, давно озаботилась сама природа, и потому не советую тратиться на цирюльников. Вы, мой друг, от меня не отвертитесь. Укрепитесь в греховной мысли, что всевышний уже прибрал к себе вашего императора.

— Генерал, — понуро отозвался аббат, — не могли бы вы расправиться с его величеством без моего участия?

— Увы… но я спешу. И мне уже некогда подыскивать соратников более решительных. Придется брать за собой в бессмертие ту тряпку, из которой никак не выкроить знамени…

Днем 22 октября капрал Рато явился в больницу, выложив на стол генерала последние перебеленные им страницы «Хрестоматии Революции». Мале похвалил юношу:

— У вас отличный почерк. Если бы вы пошли по гражданской службе, из вас получился бы недурной канцелярист.

— Но я мечтаю быть офицером, — признался Рато.

— Вы заслуживаете этого. И скоро станете офицером.

— Я? Какое счастье… Да здравствует император!

— Не орите, — строго одернул его Мале. — Вы находитесь не в кабаке, а в приличном заведении для благородных психопатов. И здесь никому не позволяется выкрикивать глупости…

— Извините. Но я так рад, так рад… а мои сестры теперь будут приняты в обществе… Правда, что я буду офицером?

— Завтра, — ответил Мале уверенно. — А сейчас слушайте меня с крайним вниманием. Вечером, сразу после девяти часов, вы должны быть на улице Нев-Сент-Жиль у известного вам испанца Каамано, туда же приведете и студента Бутри.

Рато выслушал и подобострастно кивнул:

— Я с удовольствием исполнил бы вашу просьбу. Но мне, господин генерал, нельзя покидать казарму в столь позднее время.

— Повторяю, — отчеканил Мале, — к девяти часам вы будете на улице Нев-Сент-Жиль со студентом Бутри. А командир вашего батальона будет извещен мною о вашей отлучке.

— Благодарю вас, генерал!

Проводив капрала до ворот, Мале вдруг спросил:

— Постой, ведь ночью, когда будешь возвращаться от Каамано, тебя без пароля не пропустят в казарму… верно?

— Точно так, генерал.

— Ты недогадлив… Так вот, не забудь узнать пароль по гарнизону Парижа на сегодняшнюю ночь.

— Будет исполнено, генерал.

* * *

Лафон по собственному почину навестил Мале.

— Мне совсем не хотелось бы, — сказал он, — чтобы вы сочли меня тряпкой… Я имею вполне законное право быть крайне взволнованным. Как слуга церкви, я далек от дыма сражений, а звуки органа для меня всегда были милее рева воинских горнов. Так извините, генерал, мою минутную слабость…

Мале, распахнув объятия, привлек аббата к себе:

— Не будем ссориться. Впереди у нас целая ночь, каждое мгновенье которой будет расписано в легендарных хрониках.

Лафон действительно справился с трусостью, во время ужина оставался благодушно-покоен. Затем генерал Мале предложил ему партию в карты, и аббат не отказался. Мале несколько раз подряд обыграл священника, и Лафон в своих мемуарах не забыл отметить, что «генерал был абсолютно спокоен и настолько хорошо владел собою, что я ему постоянно проигрывал…». Но постепенно настроение аббата менялось, и Мале ощутил это:

— Чем объясните потерю бодрости? Неужели проигрышем?

— Да, генерал. Честно говоря, я не очень-то люблю оставаться в дураках, увильнул аббат от прямого ответа.

— Если так — отыгрывайтесь!

— Придется, — нехотя согласился аббат… Пальцы его мелко вздрагивали, когда он вскрывал свежую колоду, и Мале потребовал от него выдержки:

— Возьмите себя в руки. Надеюсь, если задрать на вас сутану, то я увижу под нею штаны бравого мужчины… Лафон молитвенно сложил ладони перед Мале, как перед святым распятием, он заговорил — порывисто и проникновенно:

— Послушайте, генерал: не может ли так быть, что мы оба настоящие сумасшедшие? Ведь иначе мы не сидели бы здесь. И, возможно, то, что нам кажется здраво, со стороны выглядит как поступок явно ненормальных людей.

— В истории деспотических государств нормальное всегда кроется в ненормальном. Поверьте мне, аббат, что тирания всегда ненормальными средствами преследует нормальные человеческие чувства… Мы сейчас самые здравые люди во всей Франции, ибо мы желаем свержения деспотизма!