Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Иностранцы особенно остро ощущали контраст между красотой парижских дворцов, роскошью парижских магазинов – и нечистотой мостовых. В романе английского писателя Э. Бульвер-Литтона «Пелэм, или Приключения джентльмена» (1828) заглавный герой, английский денди, приезжает в Париж и на вопрос француженки, интересующейся, как ему нравятся парижские улицы, отвечает следующей тирадой: «По правде сказать, со времени моего приезда в Париж я всего один раз прогулялся пешком по вашим улицам – и чуть не погиб. <…> Я свалился в пенистый поток, который вы именуете сточной канавой, а я – бурной речкой».

Соотечественница Пелэма, англичанка Фрэнсис Троллоп, в книге «Париж и парижане в 1835 году» посвящает рассказу о грязи на парижских улицах не одну страницу:

«Не стану даже говорить, что улицы в Париже содержатся дурно, ибо не сомневаюсь, что очень многие уже сделали это наблюдение до меня; скажу лишь, что нахожу их вид удивительным, чудесным, таинственным, непостижимым. В городе, где все, что открыто взору, украшается самым старательным образом; где лавки и кафе напоминают дворцы фей; где посреди рынков красуются фонтаны, в каких не побрезговали бы искупаться даже самые щепетильные наяды; в городе, где женщины так тонки и изящны, что кажутся созданиями неземными, а мужчины так предупредительны и галантны, что спешат оградить этих богинь от любого нечистого дуновения, – в этом самом городе вы не можете ступить и шагу без того, чтобы ваш взор и нюх не были оскорблены и уязвлены всеми мыслимыми способами. Всякий день я удивляюсь все сильнее и сильнее; всякий день я все крепче убеждаюсь в том, что немалая часть очарования парижской жизни исчезает из-за непростительной небрежности городской администрации, которой, между прочим, не составило бы большого труда избавить элегантнейший народ мира от того отвращения, какое ежеминутно вызывают уличные происшествия, оскорбляющие самые простые приличия. Весенней порой невозможно пересечь ни одну из парижских улиц, в каком бы роскошном квартале она ни находилась и какое бы изысканное общество ее ни населяло, – невозможно пересечь ни одну улицу, не столкнувшись с несколькими женщинами, чье платье покрыто пылью, а возможно, и отвратительными насекомыми. Женщины эти раскладывают посреди улицы матрасы и принимаются выбивать их, не обращая никакого внимания на прохожих, которые едва успевают увернуться, чтобы не наглотаться пыли. <…>

В Лондоне, когда строят или ремонтируют дом, первым делом всегда окружают строительную площадку высоким деревянным забором, дабы работы не причинили вреда прохожим, а затем вдоль этой ограды прокладывают временные мостки с перилами, чтобы эти самые прохожие не испытывали ни малейшего неудобства. Не то в Париже: здесь дом строящийся или ремонтируемый имеет такой вид, словно подле него только что случилось совершенно неожиданное трагическое происшествие: то ли вспыхнул пожар, то ли обрушилась кровля; вы пребываете в уверенности, что через несколько часов мусор будет убран, а тротуар очищен; ничуть не бывало: та же грязь, к великому неудобству прохожих, может оставаться на этом месте много месяцев подряд, а городские власти даже не подумают что-либо предпринять.

Если кто-то разгружает или нагружает телегу, ей позволяют перегородить улицу, и никого не волнует то обстоятельство, что из-за этого пешеходы и экипажи принуждены будут двигаться в обход.

Самые гнусные дела свершаются на улице днем и ночью, а мусорщик выполняет свою работу лишь по утрам. Скромный пешеход постоянно рискует попасть под струю нечистот, выплескиваемых без всяких церемоний из дверей и из окон; в лучшем случае он избегает непосредственного соприкосновения с помоями, и страдают лишь его глаза и нос. Ускользнувший восклицает: “Какое счастье!”, несчастный же, которому повезло меньше и которого окатили с ног до головы, молчит и печально осматривает свое платье».

Госпожа Троллоп резюмирует свою мысль: «Я совершенно убеждена, что единственное, чем обладают представители других наций и чем до сих пор не смогли обзавестись французы, это сточные канавы и помойные ямы».