Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

«Науки, искусства, промышленность, праздность, любопытство, корыстолюбие бросились к Жирафу и улаживали его в свою пользу. Журналы, академии, ресторации, театры, модные лавки праздновали его благоденственное прибытие, все по-своему и по обрядам, приличным каждому отделению. Литография спешила повторить изображение дорогого гостя, хотя и не отвечающего понятиям о природе изящного. <…> Красавицы на щегольских нарядах своих носили подобие безобразного жирафа; музыка повторяла печальные прощания жирафа с родиною. О публике праздношатающейся и говорить нечего. Все звания: роялисты и либералы, классики и романтики, все возрасты из всех этажей высоких парижских хором толпами сходились к нему на поклонение. Журналы подстрекали любопытство и тщеславие парижан, сообщая в ученых изысканиях исторические и биографические черты поколения жирафа вообще и приезжего жирафа в особенности. Они говорили, что Моисей, вероятно видевший жирафов в Египте, упоминает, первый из писателей известных, о сем творении страннообразном; что жираф, в первый раз посетивший Европу, был выписан Юлием Цезарем из Александрии и показан римлянам на играх цирка; что с 1486 года не было жирафа в Европе и что ныне тысячи парижан могли бы поспорить в учености с Плинием, Аристотелем и Бюффоном, которые описывали жирафа за глаза и неверно передали нам его приметы. Парижане слушали, дивились, гордились счастливою долею своею и – глазея в ботаническом саду на знаменитую иноплеменницу – забывали, смешавшись в общей радости, что они разделены на левую и правую сторону, что парижская национальная гвардия распущена по домам, что журналы политические являются с белыми пропусками [из-за цензурных запретов]; потирая руки, говорили они с восторгом, что прекрасная Франция – целый мир, а единственный Париж – столица вселенной».

Однако жирафомания продлилась недолго; она была столь же сильна, сколь и быстротечна. Спустя десять лет анонимный литератор в очерке «Париж в 1836 году» насмешливо констатировал:

«Почти в середине Ботанического сада вы можете увидеть живое свидетельство того, как скоро преходит слава. Бедный жираф! как теснились некогда вокруг него, как забыт, как уединенно расхаживает он теперь. Прежде дамы носили шляпки à la girafe, одевались в материи à la girafe, причесывались à la girafe, короче – тогда весь Париж был à la girafe, а теперь – сколько парижан, которые не знают даже, есть ли на свете жираф! Однако ж некоторые старички, хоть изредка, а посещают жирафа, впрочем, по причине эгоистической, желая знать, когда нужно надеть фланелевую фуфайку. Именно лекаря велели кутать жирафа в фланель во время неблагоприятной погоды, а потому для этих посетителей он служит некоторого рода термометром, все окрестные жители надевают фланелевые фуфайки в одно время с сироткою африканских степей. Я всегда истинно любовался на жирафа; он так высок, что коровы и буйволы, заключенные с ним в одной ограде, свободно проходят у него под животом. Недавно разнесся слух, что жираф очень нездоров, именно страдает тоскою по родине; но это совершенная неправда и выдумано злонамеренными людьми для уменьшения жирафова кредита; напротив, он сделался коренным французом, презрительно пожимает плечами, когда ему говорят о его варварской родине, не хочет и слышать об ней».

Эту точку зрения, впрочем, разделяли не все; в 1842 году Шарль Нодье сочинил для сборника «Частная и общественная жизнь животных» рассказ «Записки Жирафы из Ботанического сада. Письмо к возлюбленному в пустыню», в котором, напротив, заставил Жирафу горько сожалеть о родных песках и возмущаться безрадостным краем, где триста сорок дней в году идет дождь и по всем дорогам текут отвратительные потоки грязи, наглые же аборигены смеют именовать этот край «прекрасной Францией»… Нодье использует Жирафу для сатирического «остранения» при изображении парижской жизни; его Жирафа, например, приняла главный обезьянник за палату депутатов – да и как было не ошибиться, если увидела она вот что: «Люди, представшие моему взору, бросались вперед, подпрыгивали вверх, соединялись во множество мелких группок, скалили зубы, прерывали противников угрожающими криками и жестами или пугали их отвратительными гримасами. Большинство, казалось, желало только одного – как можно скорее возвыситься над своими собратьями, причем иные не гнушались ради этого ловко взбираться на плечи соседей».

Со времен прибытия жирафы в Париж прошло полтора десятка лет, но Нодье все еще считает возможным обыграть зоологическую сенсацию предыдущего царствования. Впрочем, хотя к 1842 году мода на жирафу уже прошла, сама она была еще жива. Она умерла 12 января 1845 года, почти на двадцать лет пережив пору своего триумфа, когда она была главной «поживкой» французских газет. А чучело ее и сегодня можно увидеть в музее естественной истории города Ла Рошель.

Аттракционы входили в моду, а затем утрачивали популярность и уступали место другим, однако неизменным оставалось одно – любовь парижан ко всему, на что можно поглазеть в свое удовольствие.