Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

При Июльской монархии элита французского общества уже не подозревала власти в том, что они подчиняют государственную политику воле церковников. В новой редакции Хартии католицизм был назван всего лишь «религией, исповедуемой большинством французов» (а не «государственной религией», как в эпоху Реставрации). Отношения архиепископа с королем стали весьма натянутыми; к великому огорчению набожной супруги Луи-Филиппа, королевы Марии-Амелии, архиепископ монсеньор де Келен осуждал многие решения короля, например очередное превращение католического храма Святой Женевьевы в светский Пантеон. Эта ситуация не изменилась и после 1839 года, когда место скончавшегося архиепископа занял человек совсем другого склада – аверонский крестьянин Дени-Огюст Аффр; он также не был склонен слепо повиноваться решениям Тюильри.

Однако именно при Июльской монархии, когда связь королевской власти с церковью ослабла, вера, ставшая личным делом каждого, получила в обществе гораздо большее распространение. Теперь многие молодые интеллектуалы добровольно и осознанно обращались к религии. Дельфина де Жирарден писала в марте 1837 года: «В соборе Парижской Богоматери народу ничуть не меньше, чем в Опере; сердце радуется, когда видишь, как французское юношество, великодушное и независимое, идет за наставлениями к тем самым алтарям, подле которых нашим взорам еще недавно представали только чиновники, чья набожность рождалась из страха перед невидимой инквизицией, только придворные грешники и министерские фарисеи, только тщеславные смиренники, которые своим благочестием стремились потрафить отнюдь не небесам и которые испрашивали в награду за свое корыстное усердие место префекта или посла. Настоящую свободу вероисповедания мы обрели только сейчас; теперь религия обрела независимость, вера сделалась чиста, а храмы стали поистине Божьими».

Если в 1820-е годы было модно сетовать на засилье католической «конгрегации», то в 1830-е годы, напротив, в моду вошло посещение проповедей, а точнее, «духовных бесед» знаменитого аббата Лакордера в соборе Парижской Богоматери. Литератор Филарет Шаль нарисовал обобщенный портрет той аудитории, которая восторженно внимала Лакордеру весной 1835 года: «Публика независимая и сильная, но неуверенная и презрительная, <…> полная идей, но не знающая, куда она движется, публика, которая ничего не прощает и не просит к себе сочувствия, <…> публика, являющаяся выражением новой Франции, публика печальная и тревожная, просвещенная и пресыщенная, <…> люди, читавшие Вольтера и танцующие на балах быстрые танцы, люди, воспитанные в школе Бонапарта, Байрона и скуки».

Беседы Лакордера, умевшего учитывать запросы современной образованной публики, имели колоссальный успех. Уже на первое его выступление пришло 6 тысяч человек, причем это были настоящие сливки столичного общества: писатели и юристы, ученые и студенты, а также светские дамы. Следует заметить, что в 1830–1840-е годы люди, живо интересовавшиеся религией, не порывали со светом и не отказывались от вполне мирских интересов. Тот же Филарет Шаль рисует сценку, дающую представление о духовной атмосфере в Париже зимой 1835 года: на маскараде в Опере он беседует с юным аристократом-чиновником «не о лошадях и не о женщинах, но об обновлении христианства, о немецких теориях, о религии индусов и ее отношениях с христианской верой, о сочинениях германца Савиньи, системах Гердера и великой философии Гегеля». А завершается эта беседа следующим образом: «Да, – сказал он мне, – религиозная мысль нынче преображает общество… (И тотчас, повернувшись к одной из масок: “Через минуту я к твоим услугам…”) – Бесспорно, общество устало и ищет веры… (“Я знаю ее; это графиня…!!”)».

Подобные эпизоды при Июльской монархии часто привлекали внимание журналистов. Газета «Век», например, приводит диалог, подслушанный в марте 1838 года в церкви Фомы Аквинского, прихожанами которой были преимущественно аристократы из Сен-Жерменского предместья: молодой человек, отзываясь на просьбу знатной красавицы, собирающей пожертвования для бедных, кладет в подставленный ею бархатный кошелек 20 франков и спрашивает: «Не соблаговолите ли вы оставить за мной нынче вечером у графини де… первый галоп?» На что набожная сборщица пожертвований отвечает: «Охотно».

Доминиканец Лакордер проповедовал в соборе Парижской Богоматери в 1835 и 1836 годах, но затем уехал в Рим, а его место занял иезуит аббат Равиньян. Он читал в том же соборе великопостные проповеди до 1847 года, и послушать их также стекались толпы людей, хотя проповедник сурово обличал распущенность современных нравов. В 1844 году Равиньяну внимали не меньше 10 тысяч парижан и парижанок, среди которых было немало светских людей. Более того, Равиньян приспосабливал свои проповеди к потребностям слушателей из высшего общества. Он читал по три проповеди в день: в 6 утра для рабочих, в час дня для светских дам, а в 8 вечера для светских господ; по свидетельству современника, «со светскими дамами он говорил как человек, знающий свет и принадлежащий к нему».