Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Самой известной среди широкой публики была, без сомнения, Французская академия. Светские хроникеры перечисляли знаменитостей, присутствовавших на ее заседаниях, описывали церемонии приема новых академиков, обсуждали их речи, которые тотчас же издавались отдельными брошюрами, а с 1842 года целиком воспроизводились в ежедневных газетах. Нового члена в Академию избирали только после смерти кого-то из сорока академиков. Новоизбранный академик должен был произнести вступительную речь, посвященную своему предшественнику, и это нередко создавало весьма пикантные ситуации: например, стороннику Июльской монархии графу Моле пришлось прославлять легитимиста архиепископа Ясента де Келена; автору водевилей Ансело – рассуждать о философе Бональде. Тем с большим интересом парижская публика наблюдала за происходящим. Светские дамы и кавалеры считали своим долгом побывать на заседаниях Академии и не гнушались выстраиваться в очередь перед ее дверями. Впрочем, места в этой очереди, точно так же как в «хвосте» перед палатой депутатов или театральной кассой, за небольшую плату сберегали профессиональные «стоятели».

Глава двадцать четвертая

Чтение: книги, газеты, библиотеки

Город, где читают все без исключения. Типографы и книгопродавцы. Цензура. Газеты и журналы. Романы-фельетоны. Кабинеты для чтения. Чтение в кафе. Библиотеки. Букинисты

Литераторы эпохи Реставрации описывают тогдашний Париж как город, где люди самых разных сословий только и делают, что читают. Мазье дю Ом, автор «Путешествия юного грека в Париж» (1824), пишет: «Во французской столице постоянно натыкаешься на юного эрудита, который, нацепив очки, с важным видом читает маленький томик какого-либо ученого сочинения. Этой педантской моде следуют даже некоторые дамы. Не успев выйти на прогулку, они достают из своего “ридикюля” Ламартиновы “Думы”, “Отшельника” или “Ипсибоэ” [романы модного виконта д’Арленкура]. Сии романтические сочинения заменяют им веер. До последнего времени число этих любительниц чтения на свежем воздухе было невелико, однако оно возрастает с каждым днем; особенно много дам с книжками в руках можно встретить в тенистых аллеях Люксембургского сада или сада Тюильри. Читатели попадаются в Париже на каждом углу: продавщицы цветов и фруктов, устричницы и грузчики – все вооружены брошюрами, и даже жокеи, используя империал берлины вместо пюпитра, предаются чтению книжек в желтой или синей обложке; все – от жалкого чистильщика сапог, который держит подле обувной щетки газету и охотно предоставляет ее клиентам, до законодателя, который, направляясь в элегантной коляске на заседание палаты депутатов, пролистывает розданные накануне бюллетени, – все в Париже предаются чтению».

Реальный русский приезжий видел десятью годами раньше то же, что вымышленный «юный грек». Ф.Н. Глинка в «Письмах русского офицера» описывает картину, представшую его глазам в 1814 году: «Склонность эта [к чтению] господствует в Париже во всех состояниях народа. Богач в палатах, бедняк в лачуге, поденщик, отдыхая подле своей ноши, – читают! В каждом доме увидишь книги, найдешь семейные чтения. Ученые общества, которых в Париже очень много, в беспрерывных занятиях, в типографиях вечное движение, и сколько б ни напечатали, все раскупят! <…> Довольно написать одну порядочную книгу, чтоб сделаться известным и быть ласково приняту в знатнейших обществах столицы». Прошло четверть века, и, оказавшись в Париже, Гоголь наблюдает сходную картину: «Здесь все политика, в каждом переулке и переулочке библиотека с журналами. Остановишься на улице чистить сапоги, тебе суют в руки журнал; в нужнике дают журнал» (письмо к Н.Я. Прокоповичу от 25 января 1837 года; под журналом разумеются газеты, от французского journal).

Начитанность любопытным образом отражалась в языке парижан низшего сословия. Иностранцы отмечали, что в Париже даже простой народ изъясняется изысканно, не чуждается игры слов и «ученых» выражений. Леди Морган рассказывает, что портниха осведомилась у нее о том, как должно быть «организовано» ее платье; привратница заверила, что будет к ее услугам «и в полночь, и в полдень»; привратник успокоил насчет чемоданов, оставленных в передней, заверив, что «собственность священна».

Издатель. Худ. П. Гаварни, 1841