Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Один из приближенных графа д’Артуа, граф де Беньо, сочинил для него афористическую фразу, благодаря которой возвращение принца запомнилось надолго: «Во Франции ничего не изменилось, в ней лишь стало одним французом больше». Уже 20 апреля знаменитая актриса мадемуазель Марс использовала этот афоризм в куплетах, исполненных со сцены Французского театра. Глядя в сторону ложи графа д’Артуа, она спела: «Чтоб счастие нам всем обресть, еще один француз был нужен». Эта фраза, произнесенная в 1814 году, имела такой успех, что ее обыгрывали десятки лет спустя; когда в 1827 году в Париж привезли из Африки экзотическую жирафу (о чем подробно рассказано в главе восемнадцатой), о ней говорили: «Во Франции ничего не изменилось, в ней лишь стало одной жирафой больше».

Приветствуемый толпой парижан, граф д’Артуа отправился на богослужение в собор Парижской Богоматери, а затем – в королевские покои дворца Тюильри, две недели назад покинутые императрицей Марией-Луизой. Следует заметить, что до Революции брат короля жил в Версале и парижский дворец он обживал заново.

16 апреля в Париж из Нормандии возвратился младший сын графа д’Артуа, 36-летний герцог Беррийский; вечером в театре публика приветствовала его восторженными криками. Так же радостно был встречен 20 апреля русский военный генерал-губернатор Парижа Остен-Сакен.

Однако если в театры приходила преимущественно публика, симпатизировавшая Бурбонам и их иностранным союзникам, то в городе, особенно в его бедных предместьях, обстановка была отнюдь не такая благостная. Сторонники Наполеона, которых оставалось немало, сдирали со стен роялистские прокламации, грозили расправой тем, кто нацепил белую кокарду. На окнах лавок появлялись надписи «Да здравствует император!» Среди недовольных было много солдат, служивших в армии Наполеона: они опасались гонений со стороны новой власти. Командующему парижской национальной гвардией генералу Дессолю пришлось опубликовать специальный приказ, призванный успокоить военных и заверить их, что союзники не собираются им мстить. Однако помимо тревоги за собственную безопасность военными владело еще и чувство оскорбленной национальной гордости, нежелание покоряться победителям-чужестранцам. Правда, в 1814 году у большинства парижан по отношению к ним еще преобладали удивление и любопытство: казаки были одеты так непривычно, башкиры имели такие удивительные черты лица! Башкир за луки и стрелы, которыми они были вооружены, даже прозвали «северными купидонами».

Вслед за братом и племянником во Францию возвратился и сам Людовик XVIII. «Новый-старый» король вернулся на родину после двадцати с лишним лет жизни в эмиграции – в Германии, России, Англии. Еще находясь вне страны, он после казни старшего брата начал именовать себя регентом, а с 1795 года (когда стало известно о смерти сына Людовика XVI и Марии-Антуанетты) – королем Франции. Вот только от Франции этот король был тогда далеко и править ею не имел возможности; теперь, наконец, такая возможность ему представилась.

24 апреля 1814 года Людовик XVIII высадился на французский берег в Булони, а 3 мая состоялся его торжественный въезд в Париж. Все парижане, высыпавшие на улицы, всматривались в кортеж короля с особым вниманием, но далеко не все – с радостью.

Людовик XVIII возвращался как правитель уже нового государства – монархии не абсолютной, а ограниченной. 2 мая в маленьком замке Сент-Уан (к северу от Парижа) он подписал так называемую Сент-Уанскую декларацию. В ней король сулил французам некоторые конституционные блага: парламент из двух палат (который будет утверждать налоги), свободу печати и свободу вероисповедания. Декларация гарантировала новым собственникам сохранение «национальных имуществ» – тех имений, которые были отобраны во время Революции у дворянства и духовенства и проданы представителям третьего сословия. Король, таким образом, не покушался на свободы, завоеванные Революцией, однако объявлял себя «помазанником Божьим» – то есть монархом в старом духе. Сент-Уанская декларация, напечатанная в официальной газете «Монитёр» 3 мая и расклеенная в виде афишек на стенах парижских домов, открывалась традиционной формулой, которой испокон веков начинали свои обращения к народу французские короли: «Людовик, милостью Господней король Франции и Наварры, всем, кому сие ведать надлежит, шлет свой привет». Людовик XVIII так дорожил идеями преемственности и монархическими традициями, что Талейрану (возглавлявшему временное правительство после отречения Наполеона) с большим трудом удалось уговорить короля отказаться от неуместной подписи под декларацией: «девятнадцатый год царствования Людовика XVIII» (как будто эпохи Империи не было вовсе). Все эти обстоятельства лишь подогревали интерес парижан к королю из рода Бурбонов.