Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски

Проводы — дело пустое. Сел в такси и уехал. К чему это топтанье в зале вылетов, неловкое покашливание и взгляды украдкой на часы? Меня, правда, никто провожать и не собирался. Единственное знакомое лицо возникает рядом совершенно неожиданно. Забираю из багажника такси чемодан, когда рядом раздается оглушительное:

— Алле, каторжник!

Кричит, высунувшись из окна своей машины, мордатый таксист, который совсем недавно вез меня из аэропорта в Москву. Он мог бы и не орать, благо я его прекрасно слышу. Но таксист неумолим, он хохочет:

— Что, обратно в тюрьму собрался?

Пассажиры с интересом поворачиваются в нашу сторону. Мальчик лет десяти, открыв рот, отстает от родителей и принимается меня разглядывать. Молоденькая девушка придвигается ближе к своим чемоданам. Напряженно улыбаясь, негромко, но так, чтобы он услышал, желаю таксисту: «Типун тебе на язык!» и направляюсь в здание аэропорта.

Как большинство нормальных людей, не люблю летать самолетом. Не то чтобы боюсь до судорог, а просто трезво оцениваю сопряженный риск. За редким исключением, путешественники воспринимают необходимость отрываться от твердой и надежной земли как неизбежную плату нашей техногенной цивилизации. Остановившиеся глаза и вцепившиеся в подлокотники белые пальцы выдают тайное — каждый авиапассажир тихо молится при взлете и безудержно благодарит Бога при посадке. Отсюда привившаяся в наших самолетах традиция аплодировать пилоту при мягком касании земли. На самом деле пассажиры откровенно радуются, что самолет вообще сел, а не упал. Кстати говоря, любая расторопная церковь могла бы серьезно расширить ряды своих последователей, если бы стала рекрутировать паству во время воздушных рейсов. Каждый раз в полете ловлю себя на безобразной мысли, что в обмен на твердые гарантии благополучного приземления я бы охотно обсудил вопрос о вступлении в самую маленькую религиозную секту с самыми суровыми порядками. Справедливости ради стоит сказать, что это намерение испаряется в момент касания самолетными шасси земли.

Из-за технической неисправности наш «ИЛ-96» остается на земле, а мы после двухчасового ожидания и завтрака за счет авиакомпании летим на французском «А-310». Мягко гудят двигатели, работают телевизоры и звучит музыка в наушниках.

Прилетев в аэропорт Шарля де Голля, быстро прохожу паспортный контроль и оказываюсь на улице. Усаживаюсь в такси, которое стоит в голове длинной очереди машин, и называю адрес — рю де Парм. В Москве очереди такси существовали до второй половины шестидесятых, чтобы позже таинственно исчезнуть. На смену им пришли очереди пассажиров. Но тогда, в шестидесятых, среди стоящих в ожидании авто были двухцветные «волги» с восхитительно оранжевыми крышами. Восторг, а не автомобили! К сожалению, как терпеливо объясняли мне дед с бабкой, садиться следует в первую по очереди машину, а не в ту, которая больше приглянулась.

Моя гостиница носит совсем не французское название «Блэкстон». Рю де Парм, или улица Пармы, находится недалеко от площади Клиши, в районе, где почти все улицы носят географические названия. Есть здесь улицы Москвы, Петербурга, Константинополя, Вены, Лондона, площадь Европы и так далее.

Такси останавливается у ярко освещенного входа в небольшую гостиницу, над которой светится вывеска «Блэксток», сделанная почему-то готическими буквами. Дверь мягко откатывается в сторону при моем приближении, и я слегка вздрагиваю от мрачного взгляда лаково-черного мраморного абиссинца с фонарем в руке. Абиссинец охраняет вход в гостиницу.

Самолеты, поезда, большие теплоходы, гостиницы и больницы — некая полоса отчуждения, в которой человек выпадает из ритма повседневной жизни. Маленькие гостинички, безусловно, уютней, чем огромные современные отели. Но они скорее создают впечатление комфортабельной коммунальной квартиры. В мой двенадцатый номер на втором этаже ведет очень узкая и скрипучая деревянная винтовая лестница.

В небольшом холле стоит запах сухого дерева и воска. Из-за конторки справа появляется полная брюнетка средних лет с приветливым взглядом. После некоторого размышления прихожу к выводу, что она напоминает мне Монсеррат Кабалье. Женщина сообщает по-английски с довольно сильным французским акцентом, что она хозяйка гостиницы и что зовут ее Мари, что завтрак подается с половины восьмого до девяти и что по всем вопросам я могу обращаться прямо к ней или ее мужу. Еще могут дежурить молодые парень или девушка. Это ее сын и дочь.

Я на несколько минут задерживаюсь в небольшой отделанной деревом гостиной, где сидят двое гидов и еще пара человек. Все они мои соотечественники, работающие на московское туристическое агентство, в котором я брал этот тур в Париж. Пятая в их компании — тоненькая голубоглазая брюнетка, совсем юная, лет девятнадцати. Это дочь хозяйки гостиницы, Надин. Они угощают меня бокалом вина, и, выкурив по сигарете, мы расходимся.